Глава седьмая. Страница 3

1-2-3

Необщительный по своей натуре, он еще больше замкнулся в себе. По вечерам отпрашивался у Аморети и уходил за город. Краски и картон с собою не брал. Снова была весна, и степь встречала Куинджи необозримой радугой цветов. Он всматривался в розовый закат; пытался уловить момент, когда желтизна цветка приобретает оттенок угасающего солнца или как и когда происходит смена голубых, зеленых и синих оттенков.

Но ходить в весеннюю степь привелось Архипу недолго. Аморети стал готовить обоз с пшеницей для отправки в Крым. Состоялась выгодная сделка — после военной кампании крымские города нуждались в хлебе, и купцы приехали за пшеницей в Приазовье.

Спиро Серафимович ходил довольный, то и дело потирал руки. Однако обратил внимание на удрученное состояние своего помощника, рассеянно заполнявшего конторские книги. На этот раз у хлеботорговца хватило выдержки не отличать Архипа. По пути из амбаров домой он завел с ним разговор.

— Хочу с тобой расстаться по-доброму,— сказал Аморети.— Не по тебе, вижу, стала работа.
— Я стараюсь,— отозвался Куинджи.
— Да, служишь ты примерно. Я отблагодарю. Положенные по уговору со Спиридоном деньги я отдавал ему все. Кроме них, лично тебе выделил двадцать пять рублей — на дорогу. Дня через три у меня будет Дуранте, возьму у него рекомендательное письмо. С моим обозом и отправишься.
— Спа-а-асибо,— ответил взволнованный Архип.— Эт-то, я...
— Ты переночуй, а завтра с утра иди к своим. Побудь с ними.

На рассвете Архип собрал рисунки, карандаши, краску и бумагу, попрощался с госпожой Аморети,— хозяина уже не было,— и пошел в Карасевку. Спиридона и Елевферия дома не оказалось — уехали в Таганрог.
— Должны завтра вернуться,— сказала Спиридонова жена.— Ну, чего стоишь у порога?
— Ладно... Катю проведаю,— ответил Архип. Старшую сестру он увидел в огороде и громко крикнул:
— Э-гей! Встречай брата!

Екатерина полола грядку с луком, выпрямилась и оглянулась на крик. Улыбающийся Архип подошел поближе.
— Скоро уезжаю в Феодосию,— сказал он.
— Искать свое счастье? — спросила сестра, усмехаясь.— Здравствуй, здравствуй, дорогой.— Она вытерла руки о фартук, взяла за плечи, притянула к себе и поцеловала в лоб.— Спасибо, что наведался, не забыл. Пойдем в хату.

Куинджи сразу не мог сообразить, что произошло с хатой сестры, вроде бы она съежилась, уменьшилась, потолок опустился ниже. А потом понял — это он вырос на целую голову.
Екатерина подошла к плитке, приоткрыла сковороду, пряный запах с остринкой поплыл по тесной кухоньке.
— Упарились уже. Чир-чир с перцем¹, — сказала она. — Садись отведай.

Поставила перед ним глиняную миску с коричневыми лоснящимися чир-чирами и рядом в глечике — арьян. Села напротив, подперла руками голову и несколько минут молча смотрела на меньшего брата.
— По торговым делам едешь в Феодосию? — спросила тихо, певуче.
— У Аморети я уже больше не служу...
— Боже, неужели выгнал? — испуганно проговорила она и всплеснула ладонями.— За что же?
— Не пугайся. Он помог мне. И люди советовали: мне нужно учиться рисовать. В Феодосии живет великий художник. Покажу ему, что я нарисовал, может, возьмет в ученики.
— Феодосия... Она так далеко. Как только туда доберешься?
— Люди Аморети повезут хлеб в Джанкой. Я с ними и отправлюсь. А дальше — пешком. Летом бояться нечего. Не пропаду,— уверенно сказал Архип.

Успокоенная Екатерина снова стала неотрывно смотреть на брата. Вдруг, словно впервые увидела его, удивленно сказала:
— Какой же ты большой стал, Архип! Сколько ж это тебе ?
— Пятнадцать минуло.
— А на вид — совсем взрослый, прямо жених,— уже улыбаясь, проговорила она.— Вот Настя обрадуется.
— Давно не видел ее.
— Все уши прожужжала — когда придешь? Она тоже подросла. Хорошая девчурка... Только бедность совсем одолела их.

Куинджи помрачнел, наклонил голову, исподлобья взглянул на сестру. Ему вспомнились слова Шалованова о тяжкой доле народа. Приглушенно сказал:
— Хочу стать художником. Пойду в ученье и добьюсь своего.
— Помоги тебе бог,— прошептала Екатерина, встала с лавки и начала убирать со стола.

Архип вышел во двор и сел на пень осокоря. Возле сарая на кольях висели старые латаные сети. Лежала перевернутая лодка с потрескавшимся днищем. «Исправить бы»,— подумал он и поднял голову. Серые тучи затянули солнце. Далеко над морем шел дождь, а над степью висело огромное голубое небо. Нет, не чисто-голубое — сколько в нем оттенков, почти незаметно переходящих от темных к светлым тонам. И тучи — все разные. Над самым горизонтом — сине-черные, выше — коричневато-желтые. Чуть правее — голубовато-серые... Забурчал недовольный гром. Архип повернулся на его звук и застыл на месте. Невероятно яркая по цвету — красно-желто-зеленая радуга одним концом опускалась из-за тучи в море. Вспомнились слова деда Юрка:
— Это она воду пьет. Тучи наполняет, а они на поля несут водичку живительную.

Парень улыбнулся: сказка все это. Но откуда все-таки берется радуга? Какие сочные краски! Вот ими бы картину нарисовать, «И нарисую, натуральную. Нужно только хорошо запомнить её,— подумал он и долго, сощурясь, глядел на радугу, пока она не сошла на нет.

Три дня Куинджи помогал по хозяйству сестре и возвратившимся братьям: чинил рыбацкие сети, конопатил баркас, нолол огород, ходил на покос к Нальчику. По вечерам, уставший, сидел на Карасевском обрыве и наблюдал закатную зарю. Он словно навсегда прощался со своей родной стороной и потому жадно впитывал в себя неповторимую красоту степного края, чтобы вечно помнить ее живой, дорогой до сердечной боли.

В такие тихие часы сзади подкрадывалась Настя и огрубевшими от тяпки ладошками закрывала ему глаза.
— Угадай, кто? — спрашивала шепотом и, не дождавшись ответа, садилась рядом.
Архип уже не держался при ней стеснительно, чувство нерешительности прошло вместе с детством. Он смотрел на девочку, как на младшую сестренку, которую обязан оберегать и опекать. Исчезла скованность в разговоре с ней. Делился своими наблюдениями.
— Вечерний закат всегда разный — и в ясную погоду, и в пасмурную. То розовый бывает, то оранжевый, но всегда красивый, говорил он.
А мне кажется, что всегда одинаковый,— призналась Настя.
— Нет. Даже воздух над степью светится по-разному.— Архип умолк, опустил голову. Сорвал длинный листок пырея, откусил кусочек. Сказал раздумчиво: — А я завтра уезжаю в Феодосию.
— Знаю, тетя Катя сказывала,— отозвалась едва слышно девочка. И вдруг заговорила быстро-быстро, будто боялась, что не успеет все высказать и расплачется: — Только всегда-всегда помни нас. И степь, и Карасевку — все, все. Хорошо?

Куинджи стало жаль Настю. Он повернулся к ней, взял ее худенькую руку, заговорил, запинаясь:
— Эт-то, остался бы я... Но учителя нет в Мариуполе. Никто не может пока-а-азать... Вот не знаю — брать скрипку?
— Я бы оставила,— ответила Настя.— В дороге может разбиться. Потом приедешь и заберешь.
— Так и сделаю,— согласился Архип. Он даже не подозревал, что этим самым оставлял в сердце девочки надежду на свое возвращение...

Обоз из бричек и арб тронулся в путь рано утром. Куинджи в выстиранных накануне штанах в крупную серую клетку, в красной старой рубахе и потертом жилете стоял рядом с Аморети. На голове неуклюже сидела соломенная шляпа, подаренная Спиридоном. В руке он держал сверток с рисунками.
— Что так? — спросил Спиро Серафимович, дотрагиваясь рукой до жилета.— Надел бы костюм.
— Испорчу в дороге,— ответил Архип.
— И то верно... Вот письмо,— сказал Аморети и протянул синий конверт. Похлопал парня но плечу и грустно улыбнулся.— Смотри, выйдешь в большие люди, не забывай нас... Давай, иди. Садись на первую подводу — меньше пыли наглотаешься... Доброго пути тебе!

¹ Греческая еда, похожая на чебуреки.

1-2-3

Облако

Осень. Туман (1899 г.)

Осень (1890-е г.)