Глава двенадцатая. Страница 2

1-2

Офицер попятился назад и прикрыл за собою двери. Вечером Старков рассказал, что он разбрасывал среди рабочих-демонстрантов листовки. Налетели жандармы, и ему едва удалось уйти... Он прожил в квартире Куинджи более недели, сбрил бороду и усы, переоделся в пальто Архипа Ивановича и вечером ушел. У них были долгие беседы. Рассказал Старков и о расстреле мирного шествия. Люди с иконами направлялись к царю, чтобы подать ему петицию с жалобой на тяжелую жизнь.
— Это так ему не пройдет. Он расстрелял окончательно веру в монаршую власть. Уже никакие посулы не свернут народ с революционного пути. Только с оружием в руках можно завоевать свободу,— говорил убежденно Павел Петрович.
— Но эт-то... кровь, жертвы,— отозвался Куинджи.
— Без них не обойтись. Жаль, что я стар уже — не дождусь светлого дня свободы. Но приближать этот день буду до последнего своего вздоха.

Кровавое воскресенье всколыхнуло все слои общества. Художники тоже решили высказать свое отношение к событиям. Их заявление, подписанное 113 живописцами и скульпторами, было напечатано 8 мая в газете «Право». Фамилий Куинджи, Васнецова, Стасова, Нестерова, Рериха среди них не оказалось.

Читая проект резолюции, Архип Иванович вспомнил беседы со Старковым. Уповать на санкционированный верховной властью высочайший рескрипт от 18 февраля наивно. Новая реформа — очередной обман народа, а художники писали: «Медлительность подготовительной работы по призыву свободно избранных представителей от народа к участию в законодательном и административном обновлении России ослабляет веру большинства в рациональное осуществление этой реформы. Раздаются новые голоса разнородных групп интеллигенции, взывающие к скорейшему исполнению монаршей воли».
«Монаршья воля... Стрелять в людей. Нет, не подпишу»,— решил Куинджи.

Тревожное время переживала страна. Одна часть интеллигенции притихла, другая пошла на службу промышленному капиталу, разжиревшим буржуа, которым не нужно было национальное народное искусство. Они платили деньги — они и диктовали. Всяческие модные направления и школки стали захлестывать живопись. Больной Куинджи первое время находил утешение за мольбертом. Работал теперь сидя — все чаще преследовали одышка и боли в сердце. Как откровение, как всплеск воспоминаний из детства и юности родились картины «Радуга» и «Ночное». В них снова проявилось великое умение художника улавливать лирично-эпические мгновения живой натуры, передавать их красками и глубоко воздействовать на душу зрителя. К этим полотнам примыкали по настроению «Море», «Волга» и «В Крыму». Они были как завещание великого пейзажиста, как призыв к соотечественникам: смотрите, до чего же прекрасна природа нашей Родины, такой прекрасной нужно сделать жизнь на этой земле.

Но и реалистическое искусство нужно сберечь от различных декадентских и прочих течений. Куинджи снова стал думать о создании общества художников. На одном из ужинов он произнес горячую речь.
— Теперь, в эти дни шатаний и переоценки ценностей, дошли, бог знает, до каких крайностей,— заявил он.— Когда я думаю о нынешнем искусстве, у меня начинает болеть душа. Я вспоминаю прежние времена, времена расцвета передвижных выставок. Какие тогда появлялись глубокие, интересные картины! Сколько они возбуждали несмолкаемых толков в обществе и в печати! Великие писатели считали своим долгом отмечать выставки в журнальных статьях. Писали об искусстве Достоевский, Тургенев, Лесков, Григорович... Высоко стояла живопись. А теперь?
Академия художеств также не выполняла своего назначения, на что указали в письме профессора и члены совета.

Архип Иванович вспомнил учеников Академии, беседы с ними о назначении художника, который должен жить искусством, отдавать ему все свои душевные силы и талант, памятуя об искренности и честности, свободно развивать свою индивидуальность. Чтобы постоянно поддерживать устремления таких художников, необходимо объединиться в союз, в котором главным принципом деятельности станет солидарность, моральная и материальная поддержка. Творец не должен быть зависим от толстосумов, от прихоти заказчиков и публики. Он в свое время оживил «Весеннюю выставку» в Академии... А что сделать теперь? Мысль о помощи молодым не покидала старого мастера с того самого часа, когда его отстранили от преподавания. Тогда никто из коллег-профессоров и академиков не встал на защиту. Только ученики преподнесли благодарственный адрес. Он запомнил его каждое слово: «Дорогой Архип Иванович! Сегодня, в знаменательный день итога вашей деятельности как профессора-руководителя, мы не можем не выразить глубокого сожаления по поводу вашего ухода из высшего художественного училища. В вашем лице мы теряем не только высокоталантливого художника-учителя, но и родного человека. Вы были другом молодежи, вы верили в нее! Примите же от нас, ее представителей, выражение глубокой благодарности за всю вашу деятельность и пожелание, чтобы еще для многих поколений вы были центром, собирающим около себя лучшие художественные силы и показывающим пример высокого отношения к искусству и людям. Будьте уверены, что память о вас, как о лучшем учителе-друге, навсегда сохранится в преданиях академической молодежи».

Архип Иванович глубоко вздохнул и прошептал:
— Спасибо, родные. Спасибо. Ради вас живу...

В это же время пейзажист Константин Яковлевич Крижицкий со своими единомышленниками выдвинул идею сгруппироваться вокруг Куинджи и создать общество его имени. Втайне от Архипа Ивановича разработали устав, подобрали членов-учредителей. Но не зря говорят, что земля слухами полнится,— и Куинджи встретился с Крижицким. Намерение Константина Яковлевича взволновало старого художника. Он расчувствовался, признал, что устав отменный, быстро пробежал глазами основной параграф, а затем стал читать его и вслух комментировать:
— Главная цель общества — оказывать как материальную, так и нравственную поддержку всем художественным обществам, кружкам, а также отдельным художникам... Содействовать им, устраивать выставки как в Петербурге, так и в других городах и за границей... И это хорошо. Оказывать постоянную поддержку покупкой у них произведений, чтобы образовать национальную художественную галерею... Эт-то, Третьяковская есть, Русский музей тоже. Пусть будет еще одна. Много пусть будет. И в моем Мариуполе, даст бог, создадим... Вот, правильно: этим путем общество надеется объединить художников на пользу распространения и развития искусства в России.

Его губы дрожали, он не в силах был сдержать своего волнения, запинаясь, продолжил:
— Константин Яковлевич, эт-то, я должник перед молодыми. Тогда, давно, они поддержали меня... Они мои наследники, все думал, как отблагодарить... Теперь твой устав, твое новое общество... Я искал форму приложения задуманного, ты вот мне ее дал готовой... Если начинать, то надо широко, а иначе не стоит.

Первое заседание учредителей назначили на 6 декабря 1908 года. Архип Иванович на него не пришел, но попросил Крижицкого объявить присутствующим, что он жертвует обществу землю в Крыму и большую сумму денег на проценты для трех премий.
Почти год уточнялись параграфы устава, обсуждались на заседаниях, на которых иногда бывал и Архип Иванович. Его здоровье с каждым месяцем ухудшалось. Наконец 19 февраля 1910 года в конференц-зале Академии художеств состоялось торжественное открытие общества имени Куинджи. Более счастливого дня в жизни Архип Иванович не знал. Тяжело дыша, он сказал Крижицкому:
— Все художники должны быть здесь... Своя Академия будет. И искусство будет в руках самих художников. Не тех, которые командуют в императорской Академии.

Через месяц Куинджи написал завещание, по которому все, что остается от него на день смерти — картины и средства,— он передавал обществу. А в холодном апреле, когда болезнь обострилась, к нему на квартиру прислали орден Святого Станислава I степени, пожалованного за заслуги перед русским искусством. Двоякое чувство овладело Архипом Ивановичем, он с болью вспомнил молодые годы, полные лишения и борьбы за свое утверждение. Чиновники из Академии тогда отвергали его, а нынче царский двор, видите ли, удостаивает награды. Слишком поздно...

В ночь на 11 июля, после очередного приступа удушья, Архипу Ивановичу вдруг полегчало. Он тяжело поднял веки и внятно сказал:
— Теперь мне спокойно...
— Вы о чем? — встрепенулся задремавший Гурвич.
— Вот, подумал об Академии, об искусстве нашем,— ответил Куинджи тихо.— Вспоминал свои письма в совет. Ответа не получил... Надеюсь, общество Куинджи послужит русскому искусству. Я завещал ему весь капитал... Вере Леонтьевне положил шестьсот рублей в год. И в банке.
— Ваш поступок не имеет примера,— отозвался доктор.— В наше время жадность обуяла людей. А в евангелии сказано: человек человеку — брат.
— Сказано,— горько усмехнувшись, повторил Куинджи.— Заповедь Христа. А рабство было и осталось. Рабы — у римских владык. Рабы — у феодалов. Нынче — рабы социальные. От кабалы помещиков ушли, попали в кабалу к фабрикантам и заводчикам... Царь — помазанник божий. А что у него от бога? Кровью себе подобных обагрился. И прислужники его... И такие не только в России. Почему же ни Моисей, ни Магомет, ни Будда, ни даже Христос не переделали людей? Наоборот, люди переделали богов на свой лад... Применили их учение к своим удобствам и потребностям...
— Архип Иванович,— перебил Гурвич.— Дорогой, вам нельзя много разговаривать. Вот поправитесь...
— Эт-то, не надо так, доктор... И вы, и я знаем...

Он затих, забылся и уснул. Открыл глаза, когда на улице едва-едва заметно, лишь намеком стал пробиваться голубоватый июльский рассвет. Не увидел его, а скорее почувствовал и с огромным напряжением повернулся лицом к окну. «За ним начинается день,— подумал Архип Иванович. Жизнь идет своим чередом. И моя жизнь шла... Теперь не будет... А картины? В них остается моя душа. Моя мысль... Странно, меня не будет, а душа останется жить в красках. Плоти не станет, а мысль в полотнах не погаснет... Светлая и грустная... Придут новые люди и увидят их. Почувствуют, взволнуются... Значит, я остаюсь с ними? — Куинджи насторожился, прислушался. За окнами тоскливо заурчали голуби.— Милые мои... Проголодались без меня. Скучаете... Я сейчас... Сейчас...»

Он сел на кровати, потом спустил ноги. Врач спал в кресле. Архип Иванович собрался с силами, встал во весь рост и пошел. Сделал шаг, другой и вдруг почувствовал необычайную легкость во всем теле. Полушепотом сказал:
— Я иду к вам... Солнце вместе встретим... И...

Он не договорил, что-то невероятно огромное и яркое раздвинуло стены комнаты. Золотистый поток света легко подхватил художника и, приятно покачивая, понес в прозрачную даль без границ и времени...

1971—1980
Донецк, Одесса, Ленинград, Москва

1-2

Ночное (1905 г.)

Ночь на Днепре (1882 г.)

Ночной пейзаж