Глава вторая. Страница 1

1-2-3

Куинджи стал легко ориентироваться в огромном городе. Цепкая память надежно фиксировала величественные дворцы с колоннами, скульптурами, барельефами, мосты разной конструкции и формы, сады с фонтанами и мраморными фигурами, широкие проспекты и затененные улочки, шумные площади и темноводные каналы бесконечного и разнообразного Санкт-Петербурга.

Стоило закрыть глаза, как перед Архипом сразу оживали места, где он бывал и неделю, и две тому назад. Тянулся к листу бумаги, пытаясь воспроизвести виденное. Увлекала не встречавшаяся до этого натура, сотворенная руками человека. Идеальные пропорции соборов, легкость устремленных в небо шпилей, феноменальная стройность колоннад, выразительность и экспрессивность памятников возвышали его душу, вызывая неодолимое желание совершенствовать способности, отпущенные ему природой. Он страстно хотел подтянуть их к уровню окружающих его совершенных и прекрасных форм, созданных талантливыми людьми прошлого.
В пятом часу утра, схватив папку, Архип выходил на цыпочках из своей комнатушки и торопливо шел по темной лестнице вниз. Вскоре оказывался у сфинксов и по каменным ступенькам спускался к Неве. Быстро стягивал сорочку, отфыркиваясь, обливался холодной водой до пояса. Сон пропадал моментально.
Здесь он познакомился с городовым Ивакиным. Его полосатая будка стояла неподалеку от Николаевского моста. На рассвете городовой редко выходил из нее — дремал после ночного обхода участка. Куинджи ни разу не сталкивался с ним близко. А, тут, надевая рубаху, услыхал за спиной переливчатый негромкий свисток. Повернулся и увидел худого усатого полицейского в высоких сапогах. На левом боку поблескивала рукоятка внушительной шашки. Голову стягивала узкая шапочка с кокардой и длинным козырьком.
— Па-пра-шу,— нараспев лениво проговорил блюститель порядка, подходя к Архипу.— Не положено, любезный.

На его оплывшем и нездоровом лице, под узкими слипающимися глазками, бугрились коричневые мешки; плечи с широкими погонами вяло опущены. Парню почему-то стало жаль немолодого полицейского, и он сказал:
— И вам бы, как я. Хорошо!
— Не по мне — хворь подхватишь,— ответил городовой.— А вас-то, сударь, зрю впервой. Откуда, извольте доложить?
— У мадам Тешковой комнату снимаю.
— Стало быть, у Дарьи Степановны. Смею отметить, приятнейшая госпожа. Аккуратная. Да-с,— проговорил он и вдруг приободрился, расправил плечи, раскрыл пошире глаза и уставился на Куинджи.— Надоти, в точности описала. Дюжа приметный вы, господин студент.
— Значит, далеко не убегу,— отозвался Архип и улыбнулся.
— Что верно-с то верно-с. И слава богу.—- Городовой вздохнул и посмотрел по сторонам.— А вода, видать, шибко холодна.
— Я привык. Хожу сюда каждый день.
— Вона! До чего же вы, студенты, народец особливый. Все по-своему норовите. Хотя, признаюсь, особливость ваша мне по нутре. Да-с. Интерес к вам питаю, а потому и не строг. Вот ведь не положено тут: утопнуть можно. Вчера на Мойке достали одного. Сказывают, барин, а туда же. Л может, планида такая.

Городовому определенно хотелось поговорить, по Архип прервал его:
— С дури и в корыте захлебнешься.
— Что верно-с то верно-с.
— А на воде я держусь с малолетства,— сказал Куинджи, подымаясь по ступенькам.— Не утону.
— Извольте кланяться Дарье Степановне. Передайте, от Ивакина.

Вдоль набережной Архип направился к Фондовой бирже. Раннее солнце мягко и ласково смотрело прямо в глаза. Оно казалось утомленным и затуманенным. Желтоватые блики растекались по реке. Воздух не звенел от первых лучей, как обычно бывает на степном юге, а лениво простирался над Невою и притихшими зданиями.
И все же в этой нерезкости света, в застывшей размытой голубизне невысокого неба, в окутанных белесой дымкой каменных громадах была своя красота. Привыкший к бесконечному простору в родном краю, Куинджи впервые познавал чудо белых ночей, которые откладывали свою печать и на июньские рассветы. «Совсем немного отдыхает,— подумал он о солнце.— Потому и поблекшее. Написать бы его таким. Красками».

Не заметил, как подошел к Росстральным колоннам. Слева, у причалов Малой Пены, теснились суда; они подошли к порту ночью, когда были разведены мосты. Команды кораблей отдыхали, и ничто не нарушало тишины. Архип пристроился на ступеньке гранитного спуска, раскрыл папку и положил ее на колени. Взору открылась широкая водная гладь, в которой справа отражались дворцы, а слева — темные стены Петропавловской крепости и золоченый шпиль ее собора.

Через минуту Куинджи забыл обо всем на свете. Благодатные утренние часы! Рисование, как песня. Поёшь для себя, наедине — и она получается, поднимает настроение. Если не ту тональность взял — поправишься, никто не упрекнет. А на людях, бывает, стесняешься, начинаешь фальшивить. Да, творчество нуждается в уединении. И Архип сидит один на один с натурой, доверительно открывшейся перед ним... Давно уже испещрен белый лист, уголек едва держится в черных пальцах, а рука все наносит штрих за штрихом. И все же в рисунке чего-то не хватает, вроде бы и перспектива и соотношение предметов выдержаны, а искренность в этюде не проступает.

Куинджи расслабился, запрокинул голову и закрыл глаза. Откуда-то выплыла фигура городового, стоявшего перед ним часа два тому назад. Но вот он отъехал в сторону, и на его месте появился другой — в папахе и шинели с блестящими пуговицами, огромный, с красным лицом и устрашающим взглядом. Архип вздрогнул, встряхнул головой — это тот самый, что давным-давно, еще в детстве, заковывал в кандалы отца и сына Карповых.
Холодная дрожь побежала по спине. Он только что с увлечением наносил на бумагу строгие линии могучих стен и переживал, что они не совсем четко выходят, изумлялся величию крепости и ее светлому отражению в воде и досадовал, что не может все передать таким, как видит. «Как мальчонка, обрадовался,— осуждающе подумал про себя— Красоту нашел... в тюрьме».

И вдруг в ушах прозвучали слова Ивакина: «Аккуратная... В точности описала». Он вскочил на ноги ошеломленный: мадам Тешкова, оказывается, связана с полицией. Донесла на него — вон городовой, не видавший его ни разу, знает о нем... Знает... А почему и не знать? Велел кланяться Дарье Степановне, значит, бывает у нее. Должно, заходил в его отсутствии — пропадает-то Архип по целым дням и светлые вечера прихватывает. Вот она и описала своего постояльца. А еще... По-гречески бурча себе под нос сердитые слова, он опустился на ступеньку. «Дурень ты, дурень. Хозяйка брала же паспорт для отметки в полицейском участке... Сам на себя страху нагнал».

И все же неприятный осадок остался в душе. Больше рисовать Петропавловскую крепость и берега Невы не мог. Собрал листы в папку и поднялся на площадь. Подошло время завтрака, но о еде не думалось. Снова и снова возвращался к разговору с городовым. «Не успел приехать в столицу, а уже знают. Вот тебе и вольный человек. На учете, брат, Куинджи. Только птица вольная да трава в поле. И еще лес. Вот их и рисовать надо. Они — природа, они и красивы. В неволе ничто не может быть красивым».

Он медленно шел по набережной. Заметно потеплело. На противоположном берегу Невы отливала золотом Адмиралтейская игла, резкие солнечные пятна играли на золоченом куполе Исаакиевского собора. Вздыбленный конь под Петром Первым казался игрушечным. Прислонившись к парапету, стал рассматривать святилище художественного творчества. За голубыми стеклами высоких полукруглых окон первого и второго этажей скрывалась таинственная жизнь будущих живописцев России. В мастерских учеников Академии рождались полотна, которые одних возвысят до кумиров публики, а других определят в рядовые классных или неклассных художников. Не всем дано подняться к вершинам творчества.

А что уготовано ему? Войдет ли он в священные стены? Кем выйдет из них? На второй день приезда в Петербург Архип узнал, что экзамены проводятся в августе и в сентябре, что теперь с ним никто и разговаривать не будет. Наступили каникулы, мастерские и аудитории опустели.
Два месяца ожидания — срок немалый. И он рисовал до боли в глазах. Порой приходила удача. Самому нравилось нарисованное. А сегодня нет удовлетворения. Значит, состояние души движет рукой. Одной техники недостаточно, без одухотворения она не приносит успеха. «Правда натуры противоречива,— подумал Архип.— Солнце... Светлое отражение камня, но за стеною — горе. Человеческие муки. Кандалы... Для закованных нет радостного света. Природу воспринимает глаз, а краски дает картине душа и настроение. Нужно передавать нутряное».

Имей он за плечами хотя бы гимназию, возможность вращаться в культурной среде или просто учителя по рисованию, ему не приходилось бы с таким трудом доходить до истин, которые были известны художникам по опыту мастеров кисти прежних лет. Архипа же заставляли делать весьма важные умозаключения сама жизнь и ее противоречия, потому они глубоко западали в его сердце.

Он с детских лет — практик, только практик с огромным даром художественного видения мира. Кто знает, научись он в малом возрасте общепринятым методам рисования, известным навыкам, может быть, и нем намного раньше окрепло бы умение воспроизводить прекрасное. А ныне, как крестьянин в поте лица своего, набивая до крови мозоли, познает премудрости выращивания хлеба, так и Куинджи пашет свое нелегкое поле с невыкорчеванными пнями и неубранными валунами, чтобы увидеть его в конце концов пригодным для посева и добрых всходов.

Жизнь отпустила ему уже немало испытаний. Зная цену неудачам, он приучился анализировать их, что приводило пусть к маленьким, но открытиям, которые успокаивали его, возвращали к созерцательному состоянию духа. Так случилось и теперь — взглянув еще раз на тихую Неву, Архип, успокоенный, направился в сторону своего дома, прошел мимо и остановился возле чайной Чижа. Окна второго этажа деревянного строения открыты, из них доносится приглушенный гул. Из растворенной двери булочной, поместившейся на первом, выплывал вкусный аромат свежего хлеба и сдобных калачей.

Куинджи поднялся наверх. Половой, стоявший с подносом у огромного пузатого самовара, увидев плотную курчавую фигуру, заулыбался. Что его смешило, Архип не знал. Может быть, неизменная скромность завтрака. Прилично одетый здоровяк тратил на еду всего три копейки.

А возможно, расторопный рыжий малый не мог забыть первого появления Куинджи в чайной и его стеснительную просьбу:
— Чай и бекмес.
Бледный, невыспавшийся приказчик с покрасневшими глазами вопросительно поднял выцветшие брови. Ответил с ухмылочкой:
— Чай — извольте. А бекеш — не держим. Знамо, господин Филимонов на Большом проспекте одеждой торгуют.
Архип недоуменно посмотрел на длинного приказчика и твердо проговорил:
— Бекмес. Как варенье, сладкий.
За его спиной кто-то прыснул, сдерживая смех. Он повернулся и увидел рыжего парня, прикрывавшего рот фартуком.
— А ну, нишкни мне! — загремел приказчик и обратился к Архипу: — Как же, как же, вареньице извольте — клубничка-с, вишня-с...
— Бекмес. Из кавунов.
— Не держим-с.
Куинджи взял чай с сахаром, булку и масло. С тех пор половой каждое утро встречал его улыбкой и искоса поглядывал на длинного белобрового приказчика за стойкой.

Обедал Куинджи обычно в кухмистерской на Пятой линии — недалеко от угла Большого проспекта. Посоветовала Дарья Степановна:
— Прежние постояльцы сказывали: у Мазанихи дешево и сытно.
Как-то Архип свернул вправо от Пятой линии и пошел по течению Невы. Жидкий рассвет висел над городом, и казалось, что солнце не собирается подняться выше, чтобы разогнать сероватую муть, окутавшую землю.

Куинджи в уме подсчитывал оставшиеся сбережения, прикидывал, на какое время их достанет. Если расходовать так же экономно, как в минувший месяц, то денег хватит до экзаменов и на время их. А там видно будет. Он уже знал, что принятым в Академию платят но 15 рублей в месяц, да к тому же казенный материал и натура. Ради такого стоит экономить на еде, но не жалеть денег на бумагу, картон, карандаши и краски. Краски — его страсть. Передавать ими живую натуру — одно наслаждение. Но именно здесь подстерегает невероятная трудность. Вот хотя бы сегодняшнее раннее утро — как оно разительно отличается от вчерашнего: неуютное, серое, будто сердитое... Но что это? Впереди теплая голубизна, простор. Архип остановился в недоумении. Перед ним открылась необозримая водная гладь. Далеко-далеко на горизонте едва различимая линия отделяла воду от синеватых облаков.
— Так это же море! — непроизвольно выдохнул он и заулыбался.
Вот ведь как бывает: познавал столицу, он совершенно забыл, что Петербург-то стоит на берегу Финского залива. Поселился рядом с ним и не подозревал этого.

Архип глубоко вдыхал морской воздух, всматривался в синюю даль, а затем, не скрывая радости, подбежал к чуть шелестящим волнам, зачерпнул горстью прохладную воду и ополоснул смуглое лицо.

1-2-3

Лес. Лопухи (1908 г.)

Забытая деревня (А.И. Куинджи, 1874 г.)

Прозрачная вода (Куинджи А.И.)