Повесть о Куинджи. Глава 10. Страница 1

1-2-3

Возможностью  поехать в Крым воспользовались почти все. Только Борисов отправился писать  этюды за Полярный круг. В этом году он хотел побывать на Новой Земле.

Все, кто ехали по маршруту, предложенному Архипом  Ивановичем, встретились, как договорились, в Бахчисарае.

Аркадий Рылов рассматривал город с большим любопытством.  Вое увлекало его: кривые улицы с выбитыми мостовыми, двухэтажные белые дома с  узкими окнами и черепичными кровлями; остроконечные минареты с полумесяцем  наверху, возвышавшиеся над красными крышами и густыми садами; с них муэдзины  взывали к правоверным, приглашая в мечети. Продавцы кричали на улицах,  расхваливая свои товары, плавно двигались женщины, закутанные в покрывала,  важно шествовал мулла.

Запасшись в Бахчисарае воем необходимым для бивуачной  жизни, ученики Куинджи наняли проводника с арбой и ранним утром отправились в  путь. Они шли пешком по дороге, шутили, смеялись. Позади них, немного отставая,  поскрипывала нагруженная арба, на козлах дремал флегматичный проводник. Рылов  вздохнул полной грудью.
— Вот только теперь я понял, за что так любит Архип  Иванович степь. Я ведь из Вятской губернии, никогда не видал такого простора!
— Еще бы, — подхватил Химона, — что может быть лучше  степи? С детских лет стоит у меня перед глазами один пейзаж, и, знаешь, не могу  решиться начать — вдруг мастерства не хватит! Все жду, когда по-настоящему буду  писать.

Понимаешь, бесконечная степь, весенняя высокая трава, ветер  гонит темные тучи, и только где-то на краю неба немного косо прорывается  солнечный луч, ярким пятном освещает траву, наклоненную ветром!

Рылов удивленно слушал, — оказывается, Микола Химона, этот  шутник и непоседа, способен втайне годами грустить о ненаписанном пейзаже.

А Химона действительно был непоседа: то он рядился со  встречным о покупке фруктов, то с разбегу прыгал через придорожные кусты. На  стоянке Микола запевал высоким приятным тенорком украинские протяжные песни,  вызывая умиление местных жителей. Каждое утро перед друзьями открывалась дорога  то по степи, то в скалистых ущельях, то между бахчей. На пятый день поздно  ночью пришли к земле Куинджи — Кекенеиз.

На горизонте поднимались большие лохматые тучи, ветер  доносил морскую влагу; гроза пронеслась стороной, над морем, и к полуночи на  темном прозрачном небе медленно и величаво плыла луна; как расплавленное  серебро, спокойно сверкало море. Путешественники разбили лагерь около  пирамидальных тополей, расстелили войлоки и улеглись, но долго не могли заснуть:  волновало величие незнакомой дикой природы, монотонная речь проводника — то  печальная и тихая, то бодрая и живая. Он рассказывал длинную легенду о дружбе  моря с горами.

Так чудесно было лежать под открытым небом и слушать  народное сказание о больших и смелых людях, по-настоящему прекрасных и сильных.  Аркадий Рылов в полусне представлял этих героев, и почему-то выходило, что они  похожи на Куинджи, — у них, наверное, такие же лица, горячий взгляд, энергичные  движения, веселая, открытая улыбка.
И сам проводник представлялся Рылову совсем другим, чем  днем, — уверенным и смелым, как его голос, звучавший под тихий плеск  равномерных, спокойных волн.

Утром осматривали окрестности: место дикое — заросли,  скалы и море. Жилья поблизости нет верст на десять. Простор и свобода.
В этот же день они принялись за этюды. У каждого нашлись  свои любимые мотивы. Богаевский забрался как можно выше, стараясь запечатлеть  широкий, освещенный солнцем, горизонт. С высоты он увидел горные хребты,  расщелины, спокойный, как зеркало, залив. Рылов сидел на берету и писал  красками море. Калмыков рисовал пирамидальные тополя, Зарубин — прибрежные  скалы. Как-то вечером, когда Богаевский и Рылов возвращались с этюдов в лагерь,  они увидели Чумакова и Зарубина, сидевших в сухой траве у палатки. Те  приглушенно хохотали и делали им какие-то знаки.
— Тише, не шумите, послушайте, какое там представление  идет!

Богаевский и Рылов прислушались.
Из палатки доносились голоса их профессоров. Репин и  Куинджи уговаривали Айвазовского спеть.
Послышался старчески дрожащий голос действительного  тайного советника, запевающий куплет цыганского романса. Было невозможно  удержаться от хохота, до того правильно уловил Химона интонации важного  старика.

Рылов рванулся посмотреть, друзья схватили его за ноги и  зашипели:
— Не смей, нарушишь!
Из палатки послышался голос Ильи Ефимовича:
— А, знаете, я сегодня не в голосе, пожалуйста не просите.  Ах, знаете, я никак не могу...
И вдруг отчетливо и громко запел Куинджи:
— Эт-то, ах,  эт-то надо помочь!
Палатка затряслась от веселого хохота, из нее выскочили  Калмыков и Химона. Друзья окружили их.
— Ну как здорово у вас получается! Мы тут от смеха чуть не  лопнули. Айвазовский-то, Айвазовский! Ведь настоящий его голос... Репин... он  всегда так говорит! А Куинджи! Бесподобно!

Быстро проходили дни. Всем жилось удивительно легко и  просто. Только Рылов был опять недоволен своими этюдами: «Скоро приедет Архип  Иванович, а что ему показать? И то плохо, и это не получилось. Пожалуй, совсем  не показывать, — размышлял он, стараясь найти лучший способ их уничтожения. —  Сжечь их на костре — товарищи увидят остатки, забросить подальше — еще найдут,  пожалуй. Утопить!» — решил он.
Сидя на прибрежном песке, он аккуратно свернул этюды,  приладил к ним камень, потом задумался и лег. Он долго и пристально смотрел на  море: «Видно, никогда не быть мне настоящим художником...»

Работавший поблизости Химона, заметив плохое настроение  друга, решил его развеселить. Подкрался поближе и только хотел подшутить, как  обнаружил этюды с привязанным к ним камнем. Микола подкрался к ним, захватил  зубами веревочку и осторожно потянул. Рылов увидел комическую фигуру друга,  убегавшего на четвереньках. Он что-то уносил в зубах.
«Этюды!» — хватился Аркадий, бросаясь вдогонку.
— Только Архипу Ивановичу, — рычал тот, не разжимая зубов.  Выпрямившись во весь рост, он убежал.
Наконец приехал Куинджи. Несколько дней он отдыхал после  дороги, планировал будущие постройки. Потом собрал учеников и стал смотреть  написанные этюды.
Многими вещами Куинджи остался доволен. Чувствовалось, что  люди столкнулись с настоящей натурой — природой и многое поняли. Правдивей и  проще стал колорит, внимательней выписаны детали первого плана. Значит, не зря  он затратил большие средства на их поездку. Злополучными этюдами Рылова Куинджи  остался доволен. Он похвалил их и расхохотался над юмористическим рассказом  Химоны о их спасении.
...— Чем же, Архип Иванович, писать такое небо? — спросил  однажды Костя Богаевский, когда они лежали вечером на берегу. Пылающее,  огненное солнце до половины уже опустилось за море, небо горело от заката.
— Надо красной охры взять, без примеси, и от неё писать  все остальное. Вот и я думаю взяться за такую картину.
На следующий вечер, сидя на большом прибрежном камне,  Куинджи спросил учеников:
— Кто сколько сегодня сделал?
Начали показывать этюды. Чумаков произнес торжественно:
— Десять!
У Зарубина было четыре, у остальных по два, по три, у  Рылова — один.
Просматривая работы, художник делал замечания. Позднее  всех пришел усталый и молчаливый Богаевский.
— Показывай, — налетели друзья, — сегодня всеобщий смотр.
— А я ничего не сделал, — рассеянно сказал тот. — Архип  Иванович, вы знаете, я все присматривался — вот море и утес... хотел начать,  вдруг вижу — облако плывет, красивое, необычайное, освещено все — перламутр...  Смотрел, смотрел... так и день прошел. Но завтра я буду писать облака над  морем, теперь «заело», как говорится!
Все засмеялись.
Куинджи встал, похлопал Константина по плечу.
— Как вы думаете: кто сегодня больше пользы получил?  Чумаков ли своим десятком этюдов или Богаевский?
Ученики заспорили. Куинджи пояснил:
— Чумаков выполнил работу, но мало чему научился, а  Богаевский до тех пор наблюдал, замечал и сравнивал, пока не нашел того мотива,  который будет с увлечением писать. Я вполне понимаю его «заело».

Архип Иванович был искренне счастлив среди учеников. Он  видел, как много нового появляется в их творчестве, как все они поздоровели и  окрепли. И сам он чувствовал себя помолодевшим лет на десять. Он часто уплывал  на лодке в море, на скалу Узунташ и подолгу работал там. Это были этюды  каменистого берега с избегающими иа него небольшими волнами.

Художнику хотелось уловить равномерный ритм вечно бегущих  волн, показать неизменность природы, ее величественное движение. «Вот и меня не  будет, — печально, но спокойно думал он, — а природа останется такой же  прекрасной. Так же будут плескаться о берег волны и светить солнце...»

Когда темнело, все сидели на земле у очага, выложенного из  необтесанных камней, и слушали легенды о крымской земле. Обычно их рассказывал  Химона, изредка Куинджи, — он передавал их так увлекательно, живо, что ученики  слушали его, затаив дыхание. Порой возникали споры, и самым жарким,  неуступчивым спорщиком всегда оказывался Архип Иванович. Создавалось особое  возвышенное настроение, как в первую ночь прихода в Кекенеиз.

Осенью, когда Куинджи вернулся в Петербург, в Высшем  художественном училище уже начались занятия. В мастерской его сразу обступили  ученики.
— Здравствуйте, здравствуйте! — говорил он, приветливо  щурясь. — Где же Борисов?
— Здесь я, — отозвался тот.
— Чумаков, Рерих и вы будете нынче писать дипломные  работы, остальным придется подождать.

Годовая отчетная выставка прошла успешно для всех  куинджистов. Летние этюды были отлично написаны, краски свежи и солнечны.  Ученики Архипа Ивановича держались отдельной стайкой и сильно выделялись среди  учащихся других мастерских — не всем довелось отдохнуть. И Куинджи был под  стать своим ученикам, такой же смуглый, только ростом пониже, пошире да  побасистее. Он помолодел, то и дело весело щурились его черные насмешливые  глаза. Он открыто гордился своими «куинджистами», как их звали в академии.

Утрами Куинджи работал у себя в мастерской, потом шел в  художественное училище на занятия, а вечерами наблюдал за работой учеников.
По пятницам он присутствовал на заседании академического  Совета.

Еще часа за два перед этим Архип Иванович начинал  волноваться, ворчать про себя:
— Опять заседают тяжелодумы, все равно будут следовать  приказаниям почетных членов, сколько ни спорь!

1-2-3

Море. Крым (1898 г.)

Крым (1905 г.)

А.И. Куинджи в мастерской (1896 г.)