Повесть о Куинджи. Глава 6. Страница 1

1-2-3

Однажды, когда Куинджи опустился из своей мастерской обедать, в столовой его ждал юноша со светлыми волнистыми волосами, в поношенной гимназической куртке. При виде художника он встал, в широко раскрытых серых глазах выражалось волнение.
— Молодой человек принес показать картины, — сказала Вера Леонтьевна.

Юноша смущенно произнес:
— Извините, может беспокою напрасно...
— Напрасно? — Куинджи прищурился и быстро посмотрел на посетителя.

Вера Леонтьевна хорошо знала эту привычку щуриться, когда из-под длинных ресниц нельзя понять выражения глаз; он словно прицеливался, что-то решал про себя, лотом высказывался метко, почти всегда безошибочно. Так он смотрел, когда знакомился с людьми или оценивал достоинства художественных произведений.
— Что ж вы, несите ваши картины! — весело и просто попросил Куинджи.
Через минуту в столовой, прислоненные к спинкам простых венских стульев, стояли небольшие пейзажи. Куинджи подолгу останавливался у каждого, отходил, возвращался опять, брал в руки, вглядывался, ставил обратно на стул. Юноша стоял у стены, взволнованно глядя на Куинджи. Его работу в первый раз смотрел настоящий художник.

Взяв один из этюдов, Куинджи заговорил:
— Не так надо было. Вот здесь немного не угадали, смазали, а в общем колорит хорош.

Он оставил пейзаж и подошел совсем близко к юноше.
— В картинах есть мысль, настроение и хоть не все, как надо, да исправимо. А зачем же так робеть? Тверже взгляд. Смелость — хорошая штука! — и, засмеявшись, добавил: — Заходите хоть завтра, я помогу, как сумею.
— Можно? Спасибо, Архип Иванович. Я так рад... А сейчас разрешите идти!
— Куда же вы, останьтесь обедать, — вмешалась Вера Леонтьевна.
— Спасибо, нет... разрешите, — окончательно смутился тот.
— Не смею неволить, — приветливо улыбнувшись, развел руками Архип Иванович.

Вера Леонтьевна пошла закрывать, и, когда уже щелкнул замок, в переднюю вбежал Куинджи.
— Где он?
— Ушел, — ответила жена. Архип Иванович распахнул дверь.
— Вернитесь! — громко крикнул он в пролет лестницы и сам побежал вниз, перепрыгивая через ступеньки.

Они столкнулись на площадке между вторым и третьим этажами.
Куинджи запыхался.
— Простите, как зовут-то вас?
— Петр Волжин, — ответил тот.
— Бегите, Петр, а завтра в десять приходите ко мне в мастерскую.

Когда Куинджи вернулся в столовую, Вера Леонтьевна спросила:
— Что ж не оставил его отобедать?
— Какой тут обед! Сегодня ему надо прийти в себя, успокоиться, надо силу свою почувствовать, без этого трудно работать.

Скоро Волжин стал своим в квартире Куинджи. Петра поражала трудолюбивость художника, преданность своему делу. Над каким-нибудь маленьким этюдом или одной деталью в картине он мог просиживать с утра до ночи и, десять раз переделав, добиться своего. Тогда он ходил довольный и его выразительное лицо светилось какой-то особенной, почти детской радостью.

Петр часто наблюдал за работой Архипа Ивановича. Вот он, невысокий, крепкий, с кудрявыми черными волосами, с красивым мужественным лицом, подходит к своей новой, недавно начатой картине «После дождя». В одной руке палитра, в другой кисть... Художник долго, сосредоточенно смотрит на полотно, думает, потом начинает быстро работать. И чем удачнее у него получается, тем увереннее двигается его рука... Но вот он снова в раздумье, — долгий внимательный взгляд, проверка на расстоянии, утомительно долгое смешивание краски, и снова работа с вдохновением и мастерством.
А когда произведение почти закончено, времени на размышление уходит еще больше, все реже на полотне появляются свежие мазки, но зато как они оживляют картину, придавая ей законченный вид!

Вот он смотрит на полотно то близко, то издали, медленно мешает краску, вдруг чуть мазнул кончиком кисти, и... глядь, на траве засверкали еще невысохшие капли дождя, в луже засветилось солнышко.

С восхищением рассматривал Волжин законченную еще до его прихода к Куинджи картину «Украинская ночь» и думал: «Вот так же, наверно, Архип Иванович работал над ней, смотрел, рассчитывал, сосредоточенно клал мазки. Может, так же одним из последних мазков в хате загорелся огонек...»

Эта картина особенно интересовала Петра потому, что на пятой передвижной выставке она заслужила всеобщее одобрение. Куинджи стал известен в Петербурге и в Москве. «Украинскую ночь» в 1876 году приобрел Третьяков, но временно, до приезда его из-за границы, она еще стояла в мастерской художника.
Юношу удивляло, что простой, до примитивности, мотив — белые хатки и мельница, освещенные лунным светом, притаились и дремлют у спокойной темной воды — мог так волновать. Хотелось смотреть и смотреть на нее, и на душе становилось тепло и радостно. Вся картина была наполнена торжественностью и покоем: как зеркало, неподвижна вода, не шелохнутся деревья, только в одной хате мерцает слабый огонек...

Когда Петр увидел эту картину в первый раз, ему сразу вспомнился Гоголь: «...Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее; горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь!»

Петр не выдержал и воскликнул:
— Это же гениально!
Куинджи с удовольствием потирал руки и лукаво улыбался...
Эту зиму Архип Иванович работал много и вдохновенно. Возникали новые сюжеты картин, разных по мотивам, но всегда отражающих широту и своеобразие русской земли.

Петру разрешалось бывать в мастерской во время работы художника.
— Учитесь, Петро, — говорил Архип Иванович, — только мне не мешайте и сами не сидите сложа руки. Рисуйте или трите краски...
Через несколько минут Куинджи уже не замечал присутствия Петра, а тот тихонько сидел в стороне и наблюдал с огромным вниманием за каждым движением кисти художника. При нем создавались новые полотна — от первых подмалевок до завершающих мазков, которые всегда удивительно ярко оживляли пейзаж.
«До чего прекрасно и талантливо! — думал Петр. — Мне никогда не суметь так. А говорит он о своих картинах просто и незначительно и так переживает при малейшей неудаче, что, наверно, не знает, как он велик, не понимает силы своего гения!»

Когда Куинджи уставал писать, он потягивался и обращался к Петру:
— Ну как, дружище, не надоело смотреть? Пойдем обедать!

Он открывал дверь и, остановившись на верхней ступеньке лестницы, кричал:
— Веруня! Нашествие голодных идет! Покормишь?

И когда в ответ из кухни доносились условные удары о медный таз, Архип Иванович и Петр быстро спускались вниз.
Но если ответа не было, художник сокрушенно произносил:
— Не готов обед, придется еще поработать!

Но работать уже не хотелось. Куинджи, подтолкнув легонько Петра, вставал в оборонительную позу. Петр начинал нападать, напрягал все усилия, чтобы сдвинуть Куинджи с места. Где там! Крепко упершись ногами в пол, он стоял, не пошатнувшись, как кряжистый дуб.
У Петра краснело лицо, волнистые светлые волосы прилипали ко лбу, глаза загорались мальчишеским азартом. А Куинджи, раскатисто хохоча, отталкивал юношу. Ни разу не удалось Петру сдвинуть своего учителя с места.

Наконец внизу раздавались условные сигналы. Борьба прекращалась, и оба бежали вниз. За столом обсуждались приемы борьбы, не удававшейся Петру.

Вера Леонтьевна шутя защищала Волжина:
— Как маленький разыгрался! Разве сдвинешь тебя, такого силача!
— Надо упражняться, а то он прыгает вокруг, а столкнуть не может. Понимаешь, Петро, человек должен быть сильным!

Новая картина «Вечер на Украине» особенно полюбилась Петру. Вечерний пейзаж не был грустно-лирическим, увядающим, он звучал бодро, оптимистически. На высоком холме, заросшем фруктовыми деревьями, расположены несколько аккуратных хаток. Последние лучи жаркого пылающего солнца окрасили землю, хаты, пригорок.
Темные кроны деревьев силуэтами выделяются на фоне почти бесцветного восточного горизонта. Лиловатые отсветы на теневых сторонах стен и соломенных кровель подчеркивают боковое освещение и лепят объемы предметов. Во всей картине как бы лучится свет от напряженного и яркого заката, — о таком закате говорят, что завтра будет ветер.

В картине «Лес», за созданием которой тоже следил Петр, Архип Иванович так расставил стволы деревьев и так осветил их косыми лучами заходящего солнца, что достиг неповторяемой глубины и расстояния между деревьями.

Однажды в мастерскую зашел Шишкин и остановился пораженный внезапным впечатлением силы и могущества нового пейзажа, но, приглядевшись, недоуменно поднял брови.

Заметив удивление на лице гостя, Куинджи усмехнулся.
— А ведь хорошо, Иван Иванович?
— Ну, да, все хорошо, отлично, — растягивая и окая, говорил Шишкин, — но для березы стволы толсты, да и дубы такими не бывают. Из каких же деревьев роща?
— Эт-то деревянная и не роща, а «Лес», — отшутился Куинджи.

...За зиму Архип Иванович многому научил Петра: начиная с грунтовки полотна и подбора кистей для работы до сложных вопросов композиции и колорита в пейзаже. Но все же юноша ощущал какую-то сдержанность в руководстве, как будто художник что-то берег, прятал от него в своем мастерстве.
Сначала, пока он мало знал Куинджи, казалось, что мастер не хочет раскрыть ему свои приемы, боится сразу отдать другому то, что приобрел он за долгие годы труда. Но чем больше Петр привыкал, тем сложнее становилось отношение к Куинджи, тем яснее он понимал, что в этом скрывалось другое.
Чаще всего художник указывал на ошибки: «Вот тут плохо, искусственно. Подумайте, как лучше исправить».
Петр недоумевал: «Неужели он не может сказать, как это сделать? Или не хочет, но почему?»
Однажды Волжин принес небольшое, только что законченное полотно, на котором было изображено озеро, заросшее камышом, освещенное лучами заходящего солнца.

Вера Леонтьевна, смотревшая пейзаж еще в кухне, куда заходил к ней Петр, удовлетворенно сказала:
— Какой вы молодец, Петя, замечательно! Скоро вы будете настоящим мастером!

1-2-3

Туман в горах. Кавказ (1908 г.)

Тополя (1875 г.)

Поляна в лесу. Туман (1908 г.)