Повесть о Куинджи. Глава 9. Страница 4
1-2-3-4
После нескольких вариаций Богаевский играет на гитаре свою любимую песню:
Есть на Волге утес...
Двадцать мужских голосов с увлечением, но тихо подтягивают. Песня звучит, разрастается, крепнет, далеким гулом отзывается в высоких каменных сводах академического здания.
«Вот она, своя мастерская, молодые художники, опоры, вдохновение, творчество!»
Куинджи вспомнился недавний разговор с профессором Айвазовским. Они встречались и раньше, когда Куинджи пользовался наибольшим успехом. Но вчера Архип Иванович был взволнован встречей со старым художником. Иван Константинович, увидев Куинджи в Обществе поощрения художеств, обрадовался ему, как родному.
— Слышал я, вы взялись за обучение молодежи... Правильно, школа нужна, настоящая, особенно в такое смутное время в искусстве, — он остановился, голова его затряслась, лицо наморщилось, совершенно седые, но по-прежнему пышные бакенбарды взъерошились. — Ненавижу я эти новые течения в живописи, и поверьте мне, — сказал он убежденно, — они не будут долго жить, нет, нет, у них нет дороги. А если вдруг и случится им закрепиться, тогда падет искусство, искусства не будет вовсе!
«Словно вещает... подумать только, ведь ему уже восемьдесят лет». Куинджи отошел в сторону. Его огорчил такой беспомощный вид когда-то бодрого и обычно несколько позировавшего художника.
— Скажите, у него теперь постоянно так трясется голова? — опросил он тихо у молодого человека, пришедшего вместе с Иваном Константиновичем.
— У дедушки бывает так, когда он сердится или говорит о новом искусстве, — скрывая добродушное лукавство, ответил тот.
И теперь, лежа на своей кушетке в мастерской (сердце что-то стало пошаливать, долго сидеть или двигаться больше не мог), Куинджи думал о своем длинном жизненном пути, начиная от прихода в студию Айвазовского до последней встречи с прославленным маринистом.
Песня, которую пели ученики, затихла. Куинджи приподнялся с кушетки.
— Завтра утром к нам в мастерскую приедет Иван Константинович Айвазовский.
Дружный возглас восторга был ответом на его слова.
На следующий день с волнением ожидали ученики начала занятий. Айвазовский вошел спокойно, с гордой осанкой прославленного артиста. Куинджи подумал: «Совсем еще бодрый, что это мне вчера показалось?»
Приветливо улыбаясь, кивая всем сразу, Иван Константинович прошел по мастерской, посмотрел работы учеников. Рядом с ним шел его внук, Михаил Латри, с которым позавчера разговаривал Архип Иванович.
Вдруг Айвазовский остановился, нахмурился, его седая голова как-то особенно качнулась, и художник, отправился дальше, недовольно приговаривая:
— Только бы сказки рассказывать.
Латри заглянул в эскиз, который не понравился Ивану Константиновичу — это была работа Рериха, в которой было много мистики. Посмотрев этюды, Айвазовский остановился среди мастерской.
— Миша, — обернулся он к своему внуку, — оставайся у Архипа Ивановича, я лучшего тебе не желаю. Профессор, ведь вы не откажете?
— Пожалуйста, — согласился Куинджи, — чему сумею, научу, Иван Константинович. Прошу вас, покажите им, как надо море писать.
Айвазовский подошел к мольберту, выбрал краски, осмотрел внимательно кисти, поданные ему учениками, быстро и легко написал шторм.
— И корабль, пожалуйста, — еще попросил Куинджи.
Маленький трехмачтовый корабль закачался на вздутых волнах. Привычным движением кисти Айвазовский дал ему полную оснастку. Ученики с благоговением молчали. Художник кончил, сделал шаг назад, взглянул попристальнее и подписал картину.
— Как легко! — сказал кто-то со вздохом из толпы, собравшейся у мольберта.
— Легкость дается тяжелым трудом, — ответил на это Иван Константинович.
Учащиеся зааплодировали. В знак благодарности Айвазовский наклонил голову и вышел из мастерской. Его провожали до самой кареты.
Картина Айвазовского, оставленная в подарок молодежи, была торжественно водворена в самом светлом простенке мастерской. Чуть ниже ученики прикрепили палитру и кисти, которыми работал художник.
Александр Борисов — широкоплечий, русоволосый северянин, перешедший из мастерской Шишкина, удивил и обрадовал Куинджи своим восторгом:
— У вас настоящие картины пишут, а мы копировали фотографии с леса.
Он с удовольствием принялся компоновать картину по летним этюдам. После поездки на Дальний Север, к Ледовитому океану он решил посвятить себя изображению заполярной природы, где не побывал еще ни один художник.
— Летние этюды, — недоуменно говорили товарищи,— да ведь тут, кроме снега, ничего не видно! Льды, торосы, снежная пустыня с чумом да упряжкой собак!
Другой ученик, пришедший вместе с Борисовым, оставался в мастерской недолго. Выбиваясь в профессиональные художники, он так и состарился, не кончив курса. Вид его сразу встревожил Куинджи: бледное, с синеватым оттенком лицо, напряженные от бессонных ночей глаза, потрепанный старый костюм. Архип Иванович внимательно рассмотрел его рисунки: «Кажется, были способности...» Но постепенно он потерял и вкус и цельность восприятия, работал для денег, пополнял чужие, ничего не дающие для мастерства заказы.
В первую же неделю, заметив на нем развалившиеся ботинки, профессор подошел к Борисову и как-то виновато попросил, протягивая ему деньги:
— Вашему товарищу на ботинки, только вы уж как-нибудь поделикатней, чтобы не обидеть человека.
На собраниях, на выставках, на вечерах, как только вокруг Куинджи собиралась группа профессоров, друзей, он начинал говорить о необходимости помогать начинающим художникам.
— Что же такое? Если человек богат, ему все возможно, а если денег нет, он голоден, болен, и учиться нельзя. Так было со мной, но я добился своего, а ведь другие погибают. Это надо исправить, чтобы денег много было, чтобы их дать тем, кто нуждается, кто учиться хочет.
Художники прислушивались с надеждой, остальные не придавали значения его речам.
Старый дом, который отремонтировал Куинджи лет двенадцать назад, дохода не приносил. Там поселились семьи художников, граверов, натурщиков. Сначала Архип Иванович пытался собрать хоть небольшую плату за квартиры, чтобы из этих денег помогать другим, потом махнул рукой — было тяжело смотреть, как нищенски живут в этом доме, где он собирался завести особые традиции гуманности.
Еще задолго перед тем как Куинджи стал профессором академии, он активно участвовал в различных финансовых операциях, покупал, ремонтировал, продавал дома и наконец стал богат, очень богат. Но жил он по-прежнему в своей маленькой квартирке на Васильевском острове, питался просто, готовила Вера Леонтьевна. Они не держали даже прислуги.
— К чему? Мы для себя сами все можем сделать, — спокойно говорил Архип Иванович, когда к нему приставали с упреками, что живет он не лучше студента.
— А вы студентом были? Нет? Так, значит, и не видели, как настоящие студенты живут! Разве я голодаю и бедствую?
По утрам он поднимался по черной лестнице с большой ношей дров или с ведрами воды, и, глядя на него, соседям вряд ли могло прийти в голову, что старый художник богат.
Деньги Архипу Ивановичу нужны были для того, чтобы иметь возможность помогать нуждающимся. Он старался выручить всех безотказно, но скоро пришлось убедиться, что изменить ничего не удается. Просили люди, которым необходимо было помочь: у одного заболела жена, другой умирал от чахотки, не дописав большого полотна, на которое ушли здоровье, сила, ушла вся жизнь.
Куинджи думал: «Если не помочь им, то ведь конец, ведь никто не поможет, так я один буду помогать, иначе что же?» Деньги уходили, но осчастливленных не прибавлялось. Будто все шире вокруг Куинджи раскрывалась глубина человеческих несчастий, все больше он убеждался в полной невозможности помочь страдающим.
Однажды Куинджи у Менделеева встретил человека каких-то особых, непонятных ему убеждений. Тот человек подошел из толпы гостей, когда Архип Иванович говорил о необходимости помогать художникам, писателям, музыкантам — людям искусства, отдающим свои силы во имя вдохновенного творчества.
Сильными, здоровыми руками человек раздвинул стоящих впереди людей и посмотрел Куинджи в глаза.
И надолго Архип Иванович запомнил этот взгляд — прямой, непокорный, но добрый.
— Вы говорите, — негромко, но твердо начал он, — что надо помогать художникам. Нет, надо помогать всем трудящимся России. Только, как помогать — другой вопрос!
Куинджи возмутился и закричал:
— Что же вы от меня хотите, я и художникам не смог помочь, как надо!
— Помощь бывает разная. Простите, я не хочу обидеть лично вас, но вы меня не поняли, да вам и не понять, а поэтому и не помочь, как следует.
Куинджи долго еще с обидой думал: «Я не понял — пусть, но что я могу, то делаю».
Став профессором преобразованной академии, он купил на средства, скопленные им, небольшой участок земли в Крыму, чтобы построить там дачу: «Ведь хорошо ж будет, когда художники соберутся летом на юге, будут вместе писать и ходить на этюды в горы и к морю».
Его участок пока был оголенным, диким пустырем на побережье. Только в верхней, северной части торчало несколько пирамидальных тополей, изогнутых всеми ветрами.
Весной, когда в Высшем художественном училище кончались занятия, Архип Иванович пришел в мастерскую в особенно приподнятом настроении.
— Друзья мои, — начал он по привычке с самого порога, — я могу предложить вам всем, кто пожелает, настоящее путешествие пешком по берегу Крыма и замечательно дикую жизнь на голой земле. Солнца и моря сколько угодно!
Учащиеся столпились вокруг, заговорили все разом.
— Качать батька профессора! — не удержался Химона.
Десятки сильных рук протянулись к Архипу Ивановичу. В следующий момент он уже взлетел вверх, попытался ухватиться за чьи-то плечи, вслед за тем испытал жуткое чувство падения и снова полет к потолку.
Наконец Куинджи доставили на пол.
— Безобразие, — добродушно ворчал профессор — как эт-то можно — взять и подбросить!
Он отдышался, посмотрел на всех смеющимся взглядом и попросил:
— Рылов, дайте, пожалуйста, папироску.
Сразу несколько портсигаров протянулось к нему.
— Что вы, отмахнулся Куинджи, — мне ведь только одну.
1-2-3-4
Вечер (1890 г.) | В Крыму (1905 г.) | Вид Исаакиевского собора при лунном освещении (1869 г.) |