Глава третья. Страница 2
1-2-3
— Ранний гость к нам пожаловал, — проговорил мужчина и приветливо улыбнулся.— Ну, подходи поближе, будем знакомиться. Я подпоручик корпуса лесничих Виктор Егорович Графф. Через два «эф», в отличие от родового звания. С кем имею честь?
Архип не понял вопроса лесничего и вскинул на него недоуменный взгляд. Графф в свою очередь с любопытством смотрел на ладно скроенную приземистую фигуру мальчишки со взлохмаченной курчавой головой и пронизывающими черными глазами. Они поражали недетской глубиной и мыслью.
— Не в помощники ли ко мне пришел? — вновь заговорил он.— Откуда ты и как имя твое?
— Эт-то, Архипом нарекли. Живу в Карасевке, в Мариуполе.
— Далеченько ты забрел.
— Хочу увидеть лес,— вдруг решительно сказал Архип.
— Увидеть или садить его?
— Никогда не видел. Хочу посмотреть.
— Однако... — Виктор Егорович не договорил. Поставил в дрожки баул, сел в них и предложил: — Забирайся и ты, любознательный Архип из Карасевки.
После медлительных волов ехать па дрожках было одно удовольствие. Сиденье мягко покачивалось на рессорах. Мальчишке казалось, что он сидит на качелях. На горизонте появилось розовое солнце и тоже начало качаться над землей, будто на невидимых веревках.
Виктор Егорович расспрашивал у юного спутника, кто его родители, как он очутился в этих краях, чем занимается дома. Тихий доверительный голос, приветливая улыбка расположили Архипа на откровенность.
— Ты знаешь, я тоже рано лишился материнской ласки и отцовской поддержки. Сам пробивался в жизни,— сказал Графф.— Определенную цель поставил перед собой. Трудно было, но добился своего.
— Я тоже добьюсь,— ответил Архип твердо.— Рисовать люблю. Если бы кто поучил меня.
— Совершенно справедливо, молодой человек. Нужно сначала учиться, много учиться, а затем дерзать. Создавать свое.
Через час они были на месте. У пологого спуска в широкую балку рядами стояли молоденькие деревца. Их насквозь просвечивали мягкие золотистые лучи спокойного утреннего солнца. Смиренно, как стеснительные подростки, вытягивались тонкоствольные клены с пятипалыми листьями. С ними соседствовали темно-зеленые с головы до пят ясени с округлой кроной. Их одногодки дубки, на одну треть ниже, не торопились тянуться вверх, они основательно закреплялись в земле своими корнями, будто понимали, что только им предназначена долгая жизнь в опаленном зноем степном краю. Не сейчас, а в далеком будущем встанут уже могучие дубы стеной перед шальными ветрами донбасского края и защитят его плодородные земли от суховеев и непогоды.
Представить такую картину Архип, конечно, не мог. Взглянув исподлобья на Виктора Егоровича, он спросил:
— Эт-то, где же лес?
— Вот он, красавец будущий,— ответил Графф и, спрыгнув с дрожек, повел рукой в сторону посадки.— Не нам, так внукам нашим станет пользу приносить несомненную.
Он быстрой молодой походкой пошел меж деревьев. Остановился возле дубка, доходившего ему до пояса, подвел под его жесткий желтоватый листок свою ладонь, прикрыл другой, будто хотел согреть, и тихо заговорил:
— Лет через тридцать-сорок поднимется он над округой и будет созерцать поля хлебопашцев.— Немного помолчал в задумчивости и сказал снова:— Переживут они нас, переживут...
Глаза у него повлажнели, но он тут же встрепенулся, словно хотел сбросить с себя нахлынувшую грусть, и подошел к Архипу. Положил на его плечо руку.
— Пойдем, молодой человек,— проговорил он.— День впереди большой, а дел еще больше. Нужно спасать землю от неразумных действий людей. Лес дает человеку жизнь, а его уничтожили... Был такой царь на Руси — Петр Великий. Слыхал про такого?
— Дедушка Юрко рассказывал про царицу Екатерину Великую. Она спасла греков,— ответил Архип.
— Совершенно верно. Выкупила их у крымского хана. Екатерина Вторая — наследница Петра на престоле. Он был царь умный, деятельный, хотя жестокий. При нем Россия могущество обретать стала. Государь, а не гнушался никакого ремесла, особенно в молодости. Корабли строил из дуба. А дерево — оно крепкое, долговечное. Петр заставлял садить дубовые рощи. Даже специальный указ издал против тех, кто уничтожал деревья. Он гласил примерно следующее: всех ослушников указу, кто рубил или будет рубить дубовый лес, а также тех, кто прикажет рубить — помещиков и приказчиков, примерно наказывать. Вырезать у них ноздри и посылать в каторжные работы... Вот так, молодой человек!
Архип молчал. Который раз он слышал рассказы о лесе, как о живом существе. Даже цари становятся на его защиту, велят наказывать за порчу деревьев... У кого доброе сердце, тот не причинит боли ничему живому. Барин но прозвищу Графф выращивает в степи лес. Он хороший человек и, наверняка, не позволил бы, как и Архип, ломать деревья, рвать без надобности цветы; конечно, защитил бы от побоев всякую живую тварь. «С таким дружить можно»,— решил Архип, но с сожалением подумал о том, что не увидел настоящего леса и вновь не будет знать, каким его нарисовать. А нарисовать хочется, очень хочется. Эх, почему не захватил с собой конторскую книгу? Сейчас бы изобразил лес, каким представляет его, И если бы не так, Виктор Егорович поправил бы...
— А вот и помощники мои! — воскликнул Графф, заставив вздрогнуть задумавшегося Архипа.
К посадке подъезжали две брички с огромными бочками. Два парня шли сбоку бричек, держа в руках вожжи и понукая тощих лошадей. Два других шагали сзади. Виктор Егорович пошел в их сторону. Куинджи направился следом за ним.
Подростки вразнобой поприветствовали Граффа. Они были старше Архипа. В полотняных серых сорочках и шароварах, широкие штанины доходят до щиколоток босых ног.
— А циганча звідки взялося? — спросил, ни к кому не обращаясь, хлопец, усыпанный крупными веснушками.— Наче вівця, кучеряве та смагляве!
— Познакомьтесь, ребята, с ним,— отозвался Виктор Егорович.— Это Архип из Карасевки. С берега Азовского моря пожаловал к нам.
— Диви!
— Ваш родич?
— Пожалуй, да,— проговорил Графф, подмигнул Архипу и добавил:— По настойчивости... А теперь за дело, братцы. Пока жары нет, польем хворые дубки...
Минут через пять веснушчатый парнишка, обращаясь к Архипу, скомандовал:
— Не стовбич, бери цеберку. Та зніми свою свитку.
Куинджи внимательно посмотрел на стоявшего в бричке
парня, молча разделся до пояса и подошел ближе. Тот наклонился над бочкой, зачерпнул воды и подал ведро Архипу. Таскать тяжести ему не впервой, и он быстро направился к Граффу. Лесничий сидел на корточках возле хилого дубка и разгребал руками вокруг тонкого ствола землю. Заслышав шаги, повернул голову.
— Решил помочь? — спросил он.— Похвально, молодой человек. Похвально... Ну-ка, лей сюда... Так, так... Вокруг деревца... Вокруг... Не спеши... Правильно.
Виктор Егорович все дальше углублялся в посадку, отыскивая приболевшие деревья, и с каждым разом ведро в руках Архипа тяжелело. Он останавливался передохнуть, вытирал тыльной стороной руки пот на лице, смахивал с мокрой груди и спины назойливых прилипчивых комашек. Он мог отказаться от работы, но врожденное упорство, смешанное с мальчишечьим самолюбием, не позволило сделать этого. Последние полведра воды он почти бегом принес к дубку, у которого стоял Графф, и, запыхавшись, выдохнул:
— Все...
Лесничий взял ведро и сам вылил воду под деревце.
— Так и работаем, дорогой,— сказал он.— С весны до глубокой осени. Представляешь, саженцы почти все на себе перетаскал…
Обеспокоенный Гарась встретил Архипа на улице.
— Все хаты оббегал,— сказал он сердито.— Куда тебя лихоманка носила? Солнце уже над головой стоит.
— Эт-то, ездил с барином по прозвищу Графф,— ответил паренек.
— Неужто с лесничим? — воскликнул Гарась удивленно. Лицо его просветлело.— А ты, выходит, настырный... Ну, добре, добре. Давай живее на бричку.
Четырехдневный путь подходил к концу. Утрамбованный шлях все чаще взбирался на пологие холмы и спускался в долины с небольшими речушками, заросшими молодым камышом и пахнущими талой водой.
Над пустынной, никогда не паханной землей кружили редкие коршуны. Охотники за сусликами, мышами и мелкой птицей, они не обращали внимания на одинокую бричку, медленно тащившуюся среди зеленого весеннего простора.
Архип несколько раз спрыгивал на дорогу и, обгоняя волов, бежал к кустам шиповника, облитого розовой кипенью цветов. Замирал перед степной дикой розой, как называли шиповник крестьяне, словно хотел надолго запомнить его красоту. Потом срывался с места и стремглав мчался к ярко-пунцовому живому ковру из воронцов. Приседал на корточки и осторожно проводил пальцем по бархатным прохладным лепесткам. Иногда попадались поникшие бутоны. Среди воронцов, должно, лежал волк и помял их. Мальчик с грустью глядел на покалеченные цветы, осторожно приподнимал увядший бутон и, как будто надеясь на чудо, проникновенно шептал:
— А ты держись, держись...
Но сломанный стебелек не в силах был удержать тяжелую головку, и она обреченно клонилась к земле. Архип возвращался к бричке расстроенный, глядел грустно на дядю Гарася, на волов и дорогу.
Наконец преодолели еще один перевал. Гарась, остановив волов, долго смотрел на уходивший вдаль шлях, потом крякнул и обратился к Архипу:
— Во-о-он, бачишь? Дым чернеет,— он вытянул вперед кнутовище.— Ото и есть Александровка1. Работает дьявольская машина. Таскает каменное уголье... Ну, с богом. Цоб-цобе!
Волы дернули бричку и, безучастные ко всему, потащили ее. Архип неотрывно смотрел на расстилавшуюся по горизонту серую полосу дыма. Точно такой длиннющий хвост он видел у кораблей, которые плавали по Азовскому морю. Их трубы выбрасывали черные клубы дыма, и они густо повисали над водой. Но здесь невысокая труба стояла на месте, из нее беспрерывно валил дым.
Вскоре шлях стал шире, к нему слева и справа прибивались другие дороги. На них то и дело поблескивали маленькие камешки, трава и цветы по обочинам были привядшие, потускневшие. Обычно степное разнотравье перекрашивает в пепельный цвет дорожная курява в знойные засушливые месяцы лета. А отчего почернели цветы сейчас? После недавнего дождя дорога мягкая, пыли на ней нет. Мальчик спрыгнул с брички, поднял блестящий камешек и покатал его в пальцах, пытаясь размять. Они стали черными. Подошел к посеревшей кашке и провел ладонью по ее соцветью — грязные полосы остались на руке.
Гарась догадался, что смущает Архипа, и крикнул:
— То от каменного уголья пылюка такая! А летом от нее света божьего не видно.
Александровка ничем не отличалась от других сел, которые встречались на их долгом пути. Такие же убогие хаты-мазанки, вросшие в землю по обе стороны неровной широкой улицы. Крыши горбились пожухлой соломой или почерневшим камышом, скисавшим на подслеповатые окошки.
С каких только краев не тянулись брички, арбы и телеги в продымленную, посеревшую от угольной пыли Александровну! Казалось, Гарась знает по имени всех возчиков и чумаков. При въезде в село с мариупольцами поравнялась встречная арба, запряженная белолобыми волами. Гарась снял шапку, взмахнул ею и крикнул:
— Здорово будь, куме!
— И ты живый, земляче! — отозвался весело возчик.
— Та слава богу.
Телега и арба разъехались, и Гарась проговорил:
— Иван Довбня раньше нас погрузился. Он с хутора Гладкого2.
Среди знакомых Гарася были мужики из-под Екатеринослава и Таганрога, из греческих сел Ялты и Керменчика3. Со всеми он здоровался, снимая шапку.
Вскоре они подъехали к красному кирпичному зданию, похожему на огромный сундук. Узкие окна находились под самой крышей. Из боковых широких дверей, словно из таинственного провала, выходили полуголые, запыленные мужики. Каждый из них толкал перед собой груженую одноколесную тачку. Толкал трудно, держа на вытянутых жилистых руках многопудовую тяжесть. Колеса расхлябанно виляли на немазаных осях и вот-вот готовы были съехать с досок, проложенных к отвалу серо-свинцовой породы, который бугрился невдалеке от шахтного здания.
Внутри него что-то гудело и ухало. Из маленькой трубы в стене вырывался клочковатый пар, а на землю стекала вода. За зданием возвышалась четырехгранная труба, из нее валил дым.
— Дядя Гарась,— сказал взволнованно Архип и, тронув его за локоть, показал на здание.— Что там гудит?
— Паровик, машина такая. Колеса крутит.
— А посмотреть можно?
— Не пускают туда... И страшно...
— Вон люди уголья возят,— перебил Архип.
— То порода... Помоги им, господи. Мученики они,— проговорил Гарась и перекрестился.— Каменное уголье с другой стороны вывозят.
Они объехали здание-сундук, вокруг которого лежала, закопченная, изъеденная черной пылью земля без единого деревца и травинки. Возле трубы прилепилось приземистое из красного кирпича помещение, где стоял паровой котел. На пороге открытой двери в котельную сидел заросший до самых глаз мужик и курил цигарку. Он тоскливо глядел на проезжавшую мимо бричку с Гарасем и Архипом. Мальчик не отрывал взгляда от двери и успел заметить опускающиеся от порога ступеньки; внизу, в топке котла бушевал огонь. Не раздумывая, Архип спрыгнул с брички и побежал к котельной. В двух шагах от дверей нерешительно остановился. Засунул руки в карманы штанов, наклонил голову и стал исподлобья глядеть на огонь.
Кочегар глубоко затянулся, бросил окурок и в свою очередь уставился на необычного, не по-здешнему одетого смуглого и сурового подростка. Архип был в красной рубахе и в черном, расшитом зелеными и синими крестиками жилете. На ногах — кожаные чувяки с узорами из медной проволоки.
— Откуда же ты такой красень? — первым нарушил молчание кочегар.
Архип не ответил, он вытащил из кармана правую руку и, показывая на топку, спросил:
— Эт-то что?
— Пекло бісове,— проговорил мужик и с хрипом втянул воздух.
— Что такое пекло?
— Ото кидаешь в чертячу глотку вугилля, а ему все мало. Бачишь, як гудэ. Ото воду нагривае. А она становится паром. По трубам бижыть туды.— Он протянул руку в сторону здания-сундука.— Крутыть там, як скажэна сатана, машину. А вона вугилля таскає з-пид земли. Там щэ страшнишэ пэкло.
1 Ныне район станции Донецк.
2 Ныне поселок Володарское.
3 Ныне Старомлиновка.
1-2-3
 Портрет Н. А. Ярошенко |  Портрет неизвестного (1890-1895 гг.) |  Портрет В. М. Васнецова |