Глава десятая. Страница 1

1-2-3

Минул год, как Архип ушел от Кетчерджи к фотографу. Порой дни тащились, будто чумацкие возы по вязкому тракту после дождя, а бывало, мчались, как резвые кони на состязаниях во время панаира¹.

Как-то осенью к концу дня в фотографию неожиданно пришла Вера. Кантаржа кинулся к ней, любезно расшаркался.
— Мы к вашим услугам, мадмазель,— проговорил он, склоняя бритую до синены голову.— Как прикажете?
— Архипа можно увидеть? — спросила девушка и зарделась.
— Извольте, — ответил Константин Павлович. — Пройдете к нему или пригласить?

Ей очень хотелось хоть одним глазком взглянуть на ретушь, которой занимался Куинджи. Как все непознанное и неизвестное, ретушь казалась Вере таинственной и необычайной. Но боязнь быть назойливой удержала ее, и она попросила:
— Пригласите, пожалуйста.

Кантаржа открыл узкую коричневую дверь в простенке и ровным голосом сказал:
— Архип, тобой интересуются.
Парень оторвал прищуренный взгляд от снимка, безразлично посмотрел на хозяина, будто не понимая, что от него хотят.
— Барышня к тебе пришла,— повторил Кантаржа.

Конечно, это могла быть только Вера! Архип стал поспешно прятать, кисточки в коробку, затем принялся перекладывать снимки. «Что со мною? — вдруг опомнился он.— Сколько времени не виделись. Думал — забуду... Пришла... А зачем? Кто я для нее — бедняк, неудачник. День и ночь высиживаю над чужими портретами ради копейки, а ее отец грабастает обеими руками выручку...»
— Ну, что ты? — уже нетерпеливо спросил Кантаржа. — Неудобно, барышня ждет.

Куинджи вышел в салон. Взгляд внимательных черных глаз был насторожен и чуть суров. Казалось, что он смотрит чуть исподлобья, глубоко, изучающе и видит сразу все: скромное с длинными рукавами голубое платье, плотно облегающее тонкую талию, зардевшееся лицо с грустноватыми глазами, вьющиеся у висков смоляные волосы. Глубоко-глубоко в груди чей-то добрый голос нашептывал ему: «Запоминай ее, она удивительно красива. Понимаешь, красива. И тебе никуда не уйти от этой красоты, если даже не суждено будет вам соединиться. Запоминай». Может быть, ему нашептывала мать — лишь у нее такой добрый и теплый голос. Архип едва заметно приоткрыл губы, и легкая улыбка озарила его лицо. Посветлели глаза и у Веры. Не нужно никаких слов, они рады встрече. Скорее на улицу! Там в осенней полудреме стоят осокори и клены, там над головой синее-синее небо с причудливыми облаками-замками.

Куинджи взял Веру за руку, взглянул на Кантаржу и громко сказал:
— Эт-то, до свидания, Константин Павлович!

Он привел свою спутницу к морю, на то самое место у обрыва, где когда-то стоял со студентом Шаловановым. Внизу, у подошвы кручи, почти неслышно плескалось неугомонное море. На затуманенном горизонте оно незаметно переходило в небо и было бесконечным.
— Мы давно не виделись,— сказала Вера.— Не приходишь к нам.
— Работы много,— виновато отозвался Куинджи.
— Сегодня вот ушел...
— Эт-то...

Архип не договорил, потупил глаза и увидел у ног камешек. Поднял его и стал подбрасывать на ладони. Женское чутье подсказывало Вере, что парню она небезразлична, потому он так волнуется. Припасть бы головой к его сильной груди и стоять рядом долго-долго. «А ты разве не хочешь? — мысленно спрашивала девушка, выжидающе глядя на Куинджи.— Ну зачем отпустил руку? Мне так приятно ощущать тепло твоей широкой ладони. Подойди ко мне. Подойди»,— повторяла она, будто заклинание. Решилась было сделать шаг к нему, но вместо этого сказала:
— В город приезжает труппа из Таганрога. Читал афишу? Папа купил билеты. Пойдешь с нами?
— Эт-то, я сам куплю,— встрепенувшись, проговорил Архип.— Тебя приглашаю.
— Чудной! — воскликнула Вера и улыбнулась.— Зачем же? Билеты уже есть. На «Разбойников» Шиллера. Я читала пьесу.
— А мне дядя Гарась рассказывал о разбойниках. О Тер-Оглу и его товарищах. Они купцов и ханов грабили...
— Нет, нет,— возразила девушка. — То сказка. А Шиллер написал о другом. О благородных людях, о богатой красавице, которая полюбила юношу-бедняка. Его друзей бароны называли разбойниками, хотя они никого не грабили, не убивали. Только хотели, чтобы на земле не было богатых и бедных, чтобы все жили одинаково хорошо и вольно.

Она почти вплотную приблизилась к Архипу и говорила, глядя ему в глаза, но он вдруг увидел перед собой Шалованова. Они стояли на этом самом месте. Студент рассказывал потрясенному Куинджи о Пушкине и Шевченко, о рабской доле народа и о крепостниках, о бедняках и богатеях. В Карасевке живет одна голытьба, в городе купцы и заводчики ни в чем себе не отказывают, нанимают в прислужники таких, как он, Архип... Думая о своем, он словно сквозь вату слышал голос Веры; за ее спиной расстилалось необозримое море, а в двух шагах от них был опасный обрыв. Птица на легких крыльях может слететь с него и счастливо парить над водным пространством... У человека крыльев нет, он свалится в пропасть и разобьется. Жизнь ведет его у самого обрыва. Чуть подступит беда и столкнет с кручи, а посчастливится — еще пройдет немного пути. «Такая доля и у меня», вздохнул Архип. Подумалось, что они стоят на самом краю обрыва. Он испуганно прижал Веру к себе, чуть ли не понес от опасного места. Вмиг притихшая, она показалась ему легкой как перышко...

Куинджи работал одержимо. Договорился с Кантаржой, что за ретушь портретов сверх нормы будет получать дополнительную плату. Ему нужны были деньги, и он не щадил себя. На рисование времени не оставалось. А тут хозяин стал предъявлять ретушеру претензии.
— Ты удаляешь только пятна и царапины,— заявил он.

Архип вопросительно посмотрел на Кантаржу, а тот продолжил:
— Наша работа должна нравиться заказчикам. На портретах их нужно делать красивыми.
— Какие есть,— ответил парень.
— Тебе что — трудно подрисовать брови, если они жидкие, или убрать бородавку?
— Ладно, сделаю.

Но чем дальше, тем с меньшей охотой он изменял на негативах и портретах индивидуальные черты человека. Десятки и сотни лиц проходили перед ним и окончательно убедили его в том, что непохожесть людей, различное выражение глаз, неповторимость очертаний губ, подбородка, носа, формы бровей, расположения морщин и складок на лице по-своему привлекательны и красивы. Но Кантаржа шел на поводу у мещан и обывателей, потому поучал своего помощника:
— Ты меня не слушаешься. Господин Дикарев, хозяин свечного завода, недоволен портретом. Усы обвислые, левый глаз косит.
— А если такой уродился! — возразил Архип.
— А ты исправь, заказчик того требует. У купцов выпячивай награды на груди висящие, а у барышень губки и бровки делай красивее, чем есть в натуре.
— Эт-то обман,— стоял на своем Куинджи.— Так нельзя. Может, где-то и портят натуру, а я не хочу.

Как-то их разговор перешел в ссору. Архип заявил, что сам откроет фотографию на средства, которые накопил за время службы, и оставил Кантаржу. Братья поддержали намерения Архипа и одолжили немного денег. Он поехал в Таганрог за аппаратурой, оборудованием и материалами. Но раньше там успел побывать Кантаржа, который не хотел иметь в Мариуполе конкурента. Он был на короткой ноге с торговцем, продававшим фотоаппаратуру, договорился с ним, что тот запросит с Куинджи за товар три цены.

Архип ни с чем возвратился домой. Он перестал показываться в городе. С утра уходил в степь и рисовал. Три пейзажа отдал Спиридину. Тот понимал настроение младшего брата и не трогал его. В конце концов, Архипу шел девятнадцатый год, и он волен сам выбирать жизненную дорогу. Худой, но широкий в кости, чуть выше среднего роста, с вьющимися иссиня-черными кудрями, он выделялся в Карасевке и своей опрятной одеждой и неторопливой, но твердой походкой. Девчата из приоткрытых дверей и окон поглядывали тайком на красавца Куинджи и сожалели, что он не бывает ни на вечеринках, ни на гульбищах.
— Работящий,— говорили матери, у которых дочери были на выданье.— Не пьет, не дерется.
— Да разве это мужик? — возражали отцы.— Не зять был бы, а мямля. И чарку не с кем выпить.
— Во-во, лишь это и на уме,— сердито отзывались женщины.

Незадолго до престольного праздника Успения Богородица Спиридон сказал брату, что Кетчерджи устраивает панаир.
— На прошлом панаире он объявил себя ватаирджи² — добавил Спиридон.— А завтра все пойдем на молебен.

Архип кивнул, а про себя подумал: «Вера с отцом обязательно придет. Хоть издали погляжу на нее».

Служба в Успенском соборе длилась часа два. Куинджи стоял в задних рядах, ища глазами среди прихожан Кетчерджи и Веру. Но их не было видно.
Пока шло богослужение, к церкви подъехало несколько подвод с большими казанами, чанами, бочками, глиняными чашками и кружками и выстроилось вдоль ограды. В скверике под высокими тополями был сооружен временный стол в две доски шириной. К нему также подъехала подвода. Из нее выгрузили посуду, которую сразу же расставили на столе.

Архип не торопился выйти из церкви, он надеялся увидеть Веру, но толпа вынесла его па улицу. Прихожане спускались с паперти и направлялись к подводам. Здесь черпаками наливали в кружки бузу и для закуски предлагали пилав. Одни брали его в чашки, другие в платочки, третьи подставляли ладони.
В сквере за столом расположились церковная верхушка и богатые горожане. Куинджи из-за ограды увидел среди них Веру... Кто-то сзади толкнул его локтем. Архип повернулся. Перед ним стоял подвыпивший со всклокоченной бородой мужик в синей сорочке до колен, в полотняных штанах и босой.
— Давай, братец, пей, пока дают. Когда еще расщедрятся,— сказал он и протянул кружку.— Хлебни ты, а я опосля.
— Эт-то, не пью,— ответил Куинджи и отстранил кружку. Не спеша пошел вдоль ограды.
Подходя к углу, услыхал тихий окрик:
— Архип, погоди!

В скверике, за железными прутьями ограды, как за решеткой, стояла запыхавшаяся Вера. Пробивавшиеся сквозь густую крону лучи солнца падали на платье, и оно казалось светящимся. Юноша растерянно смотрел на девушку и не знал, что делать. Потом схватился за прутья, припал к ним лицом и улыбнулся.
— Куда ты исчез? — спросила Вера, глубоко дыша.— Я так давно не видела тебя. Куда ты идешь?
— Домой.
— На Марьином выгоне будет борьба, приходи.
У него дрогнуло и заколотилось сердце, кровь прихлынула к щекам. «Зачем вокруг люди... Эта металлическая ограда?»
— Вера,— прошептал он одними губами.— Вера... Эт-то, я приду.

Она чуть-чуть помахала ладошкой и побежала в глубь сквера.
Куинджи шел на выгон, не чуя под собой ног, никого и ничего не замечая. Вера помнит его, думает о нем. А он? Когда был на спектакле «Разбойники», и двумя словами не перебросился с Кетчерджи. Тот словно не замечал Архипа, что означало неодобрение встречи его дочери с ретушером. И Куинджи, пересиливая свою тоску по девушке, ни разу не навестил ее. Как теперь оправдаться? А зачем? Он будет сегодня бороться и в честь ее победит соперника. Обязательно победит!

После общественного обеда его участники разбились на две группы — одна направилась к Мариупольскому тракту, где намеревались состязаться конники, другая собралась на пустыре между Марьино и Мариуполем. Строгие судьи — старики уже образовали круг и ждали желающих померяться силами. Правила были строгие — признавалась лишь сила и ловкость; грубые приемы — подножки, удары кулаком — запрещались. Победителем становился тот, кто клал на лопатки трех соперников кряду, и в награду получал голову быка — хурбан. Награжденный хурбаном становился объектом похвал одних и зависти других. Слава его распространялась на весь город и даже на окрестные села. По старому поверью — хурбан приносил счастье и достаток семье победителя.

¹ Народный праздник греков.
² Обычно состоятельный человек, берущий на себя часть расходов по проведению праздника.

1-2-3

Зима (1890-1895 г. )

Закат в степи на берегу моря (1908 г.)

Закат зимой. Берег моря (1890 г.)