Глава двенадцатая. Страница 1

1-2

Приступы удушья причиняли невыносимую боль. Архип Иванович корчился в постели, хватался руками за горло, будто хотел его разодрать. У кровати больного постоянно дежурили скульптор Владимир Александрович Беклемишев — ректор Академии, профессора — скульпторы Леонид Владимирович Позэн и Гуго Романович Залеман. Приходили его бывшие ученики Аркадий Рылов, Николай Рерих, Виктор Зарубин и по очереди оставались на ночь помогать Вере Леонтьевне. Боль утихала, и Куинджи спрашивал:
— А где Богаевский?
— Он и Латри в Крыму, учитель,— отвечал Рерих.

Архип Иванович облегченно вздыхал и снова задавал вопрос:
— А остальные?
— Вроблевский — в Карпатах, Пурвит — в Риге, Рушиц — за Краковом.
— Разлетелись по всей России... Хорошо...

Он утомленно закрывал глаза. В памяти всплывали давние события. После бунта его уволили из Академии. Но он беспокоился не о себе — все ученики были исключены, им предложили вступать в Училище заново.
— Вы должны подать прошения,— сказал Куинджи.
— Без вас мы не хотим оставаться,— ответил Рылов.
— Великий князь уволил меня из профессоров. Но я — действительный член совета Академии. Звания лишить он не может. Значит, я буду с вами. А вам нужно взять бумажку из Академии. Без бумажки в России жить нельзя,— все больше горячась, убеждал он.— Конкурсантам разрешат вести дипломную работу. Я знаю. Вы теперь же подайте прошения. Я так хочу.

Уговаривая своих воспитанников, он думал в эти горькие дни только об их судьбе. Они рисковали будущим, как и те сотни академистов, которые подписали адрес, выражая в нем возмущение по поводу вынужденной его отставки. Архип Иванович читал послание молодых людей и с гордостью думал об их чистых помыслах и поступках. Именно они поняли его состояние и поддержали своим сочувствием. А бывшие коллеги — профессора и члены совета даже словом не обмолвились в его защиту. Особенно тяжело перенес безучастное отношение Репина.

Поступок учеников, незнакомых академистов и художников, подписавших адрес, окончательно утвердил его в мысли, как можно ощутимее оказывать материальную помощь начинающим живописцам.

В годовщину основания Академии, 4 ноября, состоялись торжества по случаю выпуска куинджистов. Звание художника получил Рерих, Рылов, Борисов, Богаевский, Вроблевский, Пурвит, Курбатов, Калмыков, Химона, Чумаков, Столица. А Зарубин, Латри, Вагнер и Краузе остались еще на год в мастерской преемника Куинджи Александра Александровича Киселева. Один Бондаренко не был аттестован и перешел в мастерскую Репина. После получения дипломов направились в выставочный зал, в это время в нем появился Архип Иванович. Его встретили дружными аплодисментами. Ученики выражали свою признательность за то, что он не покинул их в трудные месяцы подготовки дипломных работ и сдачи экзаменов. Посещал их мастерские, руководил ими, как заботливый отец.

Куинджи окружили молодые художники, прикрепившие к лацканам пиджаков полученные серебряные значки, с гордым сознанием того, что оказались достойными последователями любимого учителя. Ему преподнесли приветственный адрес с десятками подписей. Выставка куинджистов была самая представительная по количеству и самая выразительная и богатая по качеству, что вызвало особенное удовлетворение Архипа Ивановича. Тут же он сказал:
— Вот, Пурвит хорошо, но и другие неплохо. Неправильно совет решил — ему командировку за границу. Вы все должны ехать. В мае я с вами поеду за границу.

Он выполнил обещание — за свои деньги возил 14 человек по городам Германии, Франции и Австрии. Художники посетили национальные музеи, выставочные залы, местные достопримечательности. А до этого Архип Иванович добился через совет установления ежегодной специальной, только для молодых, так называемой «Весенней выставки в залах императорской Академии художеств». Она замыслилась им, как соревнование молодежи, для чего он пожертвовал Академии 100 тысяч рублей. Проценты с этой суммы распределялись на 21 премию за лучшие работы.
— Пусть совет поработает на пользу молодого искусства,— сказал Рылову Архип Иванович.— Да и великому князю нужно того... поднести. Поверил клеветникам.

Он после увольнения будто не замечал президента, при встречах не кланялся ему. Репин упрекнул Куинджи:
— Зачем ты напрашиваешься на новые неприятности. Советую тебе, как друг...
— Нет у меня больше друга Репина,— оборвал Архип Иванович.— Ты изменил не мне, а своему искусству и нашим мечтам. Как поймешь это, так сам покинешь Академию.— Демонстративно отвернулся и пошел.

Стотысячное пожертвование президент расценил как великодушный и благородный порыв незлопамятного человека, художника, радеющего о процветании русского искусства. А тут царица Александра Фёдоровна, которой нравились пейзажи Куинджи и которая не очень жаловала великого князя, посоветовала помириться с академиком.
— Или увольте его из совета, еще раз проявив свое...— она не договорила.— Или подавайте ему руку. Лучше — последнее.

После этого великий князь решил оказать Архипу Ивановичу царскую милость. На его квартиру, которую художник купил в угловом многоэтажном доме купца Елисеева в Биржевом переулке, прислал нарочного с благодарственным рескриптом за щедрый дар и аттестат о возведении академика Куинджи в чин статского советника.

По случаю такого акта состоялся обязательный визит к великому князю. Архип Иванович после рассказывал Рериху, Рылову и Богаевскому, как любезно принял его президент, расспрашивал о здоровье, о делах в Академии. Куинджи ответил, что дела плохи, так как президент не посещает Академию и не знает, что в ней происходит. Прощаясь, упрекнул князя в плохом вкусе. На «Весенней выставке» тот купил декадентскую картину Кандинского, о чем свидетельствует ярлык, повешенный на раму.
— Это я ради шутки, Архип Иванович,— в подарок наследнику,— оправдываясь, сказал великий князь.
— Вы президент Академии художеств... Эт-то, шутить с искусством нельзя,— отрезал Куинджи.

Владимир Александрович вынужден был попросить извинения у художника за приобретенную картину.
— Вот! Так было,— закончил рассказ Архип Иванович.— На языке вертелось еще, эт-то... За деньги можно все... Вот, чин купил. Считай, генеральский... Принимает родной брат самого царя. Начальник Санкт-Петербургского военного округа! Извиняется даже. Вот! Ко мне теперь так просто не смейте. Статский советник! Значит, ваше высокородие! А вы — мариупольский пастушок Архипка.— И он рассмеялся...

Внезапно приступы удушья прошли, но не прекращались боли в сердце. Архип Иванович уехал в Крым, к целебному морскому воздуху. В Ялте попал под сильный грозовой дождь, ослабленный организм не устоял — вспыхнуло воспаление легких. В гостинице, где лежал Куинджи, оказался Химона. Он сообщил в Петербург, Вера Леонтьевна немедленно приехала в Ялту и увезла мужа домой.

От больного не отходили Беклемишев, Позэн и Залеман. Из Прибалтики вызвали Рериха. Вместе с Зарубиным они оставались в квартире на ночь. Когда ему становилось легче, друзья уходили, дежурил врач Гурвич. В долгие часы бессонницы, при зажженной лампе они беседовали о смысле жизни. У Архипа Ивановича была ясная голова, светлые мысли, он словно заново переживал свой длинный жизненный путь. Перед ним вспыхивали события последних лет...

Он продолжал писать картины, уже отчетливо понимая, что попытки отобразить героическое в натуре ему не под силу. Правда, в пейзажах «Снежные вершины», «Пятна солнечного света в парке», «Прибой», «Пятна лунного света в зимнем саду» стал приближаться к передаче ощущаемого настроения. И все же на них лежала печать незавершенности и неубедительности. Будто вспомнив умение воспроизводить мгновенные явления природы, их выразительный свет, принялся писать радугу, лесное озеро, дубы, березовую рощу, лунный свет. Работа продвигалась медленно. Все чаще ощущал боли в сердце, говорил друзьям, показывая руки:
— Посмотрите, какие мускулы. Какая грудь. Я богатырь еще, а нет сердца. Плохо.

В октябре 1901 года, после двадцатилетнего перерыва, он пригласил знакомых посмотреть новые картины. Рылов, Зарубин, Богаевский, Вроблевский с затаенным восторгом встретили лирический, золотисто-голубой гаммы «Днепр» — волшебный украинский пейзаж, новый вариант «Березовой рощи» с удивительной иллюзией объемности стволов, и таинственную «Ночь в Гефсиманском саду», где в лунном луче оказалась фигура Христа в белом одеянии. Менделеев пришел вместе с Кривенко и Ясинским. Они смотрели на картину «Днепр», затаив дыхание, с щемящим чувством. У Дмитрия Ивановича спазмы перехватили горло, и он закашлялся.
— Что это вы так кашляете? — спросил Ясинский.
— Я уже шестьдесят восемь лет кашляю,— ответил профессор.— А вот картину такую вижу в первый раз.

Навестили Архипа Ивановича Репин, Маковский, отец и сын Киселевы. Своего мнения о картинах они не высказали. Только уходя, Маковский сказал:
— Ишь хитрец! А мы все были уверены, что Архип Иванович совсем забросил живопись. Ну и молодчина!

Возвращались домой молча. Но один раз Репин сказал:
— Хорошо! Хотя и послабее прошлого... Но нового-то — ничего!

Человеческие возможности не беспредельны. Куинджи был прав, сравнивая художника с певцом: сел голос — не выступай. Он чувствовал предел. Но он был первооткрыватель, и потому от него ждали каждый раз чего-то необычайного, чему даже невозможно найти определения. Гением света представал перед зрителями в годы творческого расцвета. Того, что он сделал, хватило, чтобы называть его классиком живописи. А почитатели ждали от творца новых подвигов, что было уже не под силу даже непревзойденному мастеру! И все же Куинджи продолжал писать.

Немало сил и энергии забирало дело объединения художников в один союз, который исповедовал бы высокое назначение искусства, а его члены понимали бы отведенное им историей назначение и громадную ответственность перед страной. К этому времени «Весенняя выставка» стала затухать, утрачивать свое значение, несмотря на всяческую моральную и материальную поддержку ее Архипом Ивановичем. Молодых самолюбивых художников обижали премии, а также оценка их работ членами Академии. Появились различные кружки и течения — «Мир искусств», «Независимые», «Союз русских художников», «Общество акварелистов», «Новое общество художников».

Куинджи задался целью объединить их во имя служения реалистическому искусству искренне и честно, не изменяя свободному направлению своей индивидуальности. Такой союз приучил бы к солидарности, моральной и материальной взаимопомощи вместо обострения борьбы честолюбия и конкуренции из-за материальных выгод.

Кровавые события 1905 года расстроили планы художника. Расстрел мирного январского шествия на Дворцовой площади потряс столицу и всю страну. В это воскресенье и последующие дни супруги Куинджи не выходили из дому. Они из окна видели войска и патрулей-казаков. В понедельник в полдень раздался стук в дверь. На вопрос, кто пожаловал, отозвался тревожный голос Павла Петровича:
— Быстрее, Архип Иванович. Открывай! Куинджи впустил его.
— У тебя есть где спрятаться? — спросил запыхавшийся Старков.— За мной гонится полиция. Быстрее!
— Эт-то, в мастерскую,— предложил обеспокоенный Архип Иванович.— Между холстами и картинами.

Минут через десять в прихожей стояли усатый жандармский офицер и два рядовых.
— В подъезд вашего дома забежал преступник,— начал офицер.
— А мне какое дело? — перебил Куинджи.
— Нужно произвести обыск.
— Что — обыск? Ворвались в мою квартиру — и еще обыск. Да как вы смеете? — возмутился он.— Вы знаете, перед кем стоите? Я — статский советник. Генерал! — Он отвернулся от жандарма и крикнул: — Вера Леонтьевна, дай мне костюм. Я немедленно отправлюсь к великому князю Владимиру Александровичу. Ишь, обыск!

1-2

Зима. Пятна бунного света на крышах хат (1876 г.)

Солнечные пятна на инее (А.И. Куинджи, 1876-1890 г.)

Прозрачная вода. Пасмурный день. Крым (1908 г.)